Николай Долгополов - По ту сторону спорта

Однако помощь не потребовалась. Правда, и кричали, и размахивали знамёнами с шестиконечными звёздами. Но игра увлекла, благородное спортивное соперничество заставило забыть о раздутой шумихе. Не сдались только белоэмигранты. Этим было не до игры. И откуда брались силы. Пыхтели, задыхались, краснели от натуги, а кричать не переставали. И когда наши проиграли, запели нечто вроде «боже, царя храни!».

После первого сета вежливо улыбающийся отрапортовал: плакаты с призывами отобрали. Скандировать политические лозунги запрещать не будем и важно добавил знакомый припев: «Вы же знаете. У нас в стране — свобода слова». С этим он навсегда удалился, исчез из моей жизни, оставив в общем приятное впечатление, рефрен — не в счёт.

Интересно устроена память. Отъезд из Колорадо, «налёт» прессы, матч двух сборных… Мне же тяжёлый августовский день припоминается и милым шалуном Микки Маусом, потешавшим зал в Денвере. В одежду диснеевского мышонка нарядился студент университета. На разминке он забавно пародировал движения волейболисток. В минутных перерывах по-пластунски подползал к окружавшим тренеров спортсменкам, приставляя лапу к уху, будто подслушивая. В промежутках между сетами запускал на трибуны тарелочки-бумеранги, жонглировал тремя-четырьмя волейбольными мячами. Таяло напряжение, слышался смех, в перерывах публика не скучала. Наши девочки подарили американскому мышонку большой значок с Мишкой-олимпийцем, и Микки, приколов подарок к груди, от радости продемонстрировал серию кульбитов.

Об этом, а не о высосанных из пальца сенсациях надо было бы писать коллегам-американцам. На глазах случилось маленькое чудо — недружелюбная толпа была очарована, укрощена спортивным действом. И два, пусть шутливых, явно не главных символа наших двух стран — Микки Маус и олимпийский Миша — прекрасно ужились вместе.

Веселил меня не только проказник Микки. Перед игрой к нам раза три подбегал устроитель матча. Весь из себя озабоченный, с видом неимоверно деловым, он походил на игрушечный волчок, который все подкручивали, не давая остановиться. Его новости веяли безысходной стереотипностью: продано 3500, 3600, 3800 билетов. После игры завод кончился, и человек-волчок устало плюхнулся на скамейку запасных:

— Поздравляю! Вы продали нам весь зал, — в голосе торжество. — Вы принесли даже прибыль.

О чём шла речь? И почему нас должна была трогать прибыль устроителей? А человек, по-своему истолковав холодное молчание, выхватил из кармана микрокалькулятор. Прямо при мне вычислялась стоимость питания, проживания в «Рамаде Инн», не было забыто и о покупке бензина для автобусов, доставивших сборную в Денвер. Четыре арифметических действия оказались любимыми операциями в жизни этого робота. Особое предпочтение отдавалось сложению и умножению. Мы его так и оставили на скамеечке с зажатой в руке машинкой — дорвался.

Смех смехом, а в Штатах процесс подсчётов и пересчетов прибылей — занятие наилюбимейшее. Никаких стеснений по отношению к источнику прибылей, как вы поняли, не испытывается. Это коробит, а если касается вплотную, то и раздражает. Но такие чувства американцам непонятны. Мы были рады, что матч, бог с ним — проигранный, — стал маленьким, но шажком вперёд по негладкой дороге, ведущей к укреплению спортивных и культурных связей между двумя странами. Понравился болельщикам, пошёл на пользу спортсменкам. Устроители ликовали по другому поводу: вложенные затраты с лихвой окупались. И к любительскому спорту подход в США чисто профессиональный. Уж слишком закостенели некоторые денежные тузы в бесконечных расчётах.

Поздно вечером сборная США в полном составе пригласила советскую команду на лёгкий товарищеский ужин в кафетерий «Рамады». Трапеза была, как и обещали, лёгкой, но от этого не менее товарищеской. Заглянул на огонёк и человек-калькулятор, однако, не найдя достойных слушателей ни в той, ни в другой команде, вежливо, к общему облегчению, удалился. Среди спортсменов, да и среди любых нормальных людей он и ему подобные были чужими, лишними. Откупоривались бутылочки пепси-колы, пошла по кругу баночка белых грибов, сохранённых Любой Тимофеевой, произносились тосты. О чём бы ни заводили разговор, понимали друг друга неплохо. Договаривались о новых встречах и передавали приветы общим знакомым, игравшим в сборных раньше и теперь с волейболом расставшимся. Ни единой американской девчонке не взбрела в голову шальная идея осведомиться: «Не желаете ли у нас остаться?» Вопрос о призрачных американских свободах не дискутировался. А наши девушки не напоминали собеседницам о нетактичной дневной атаке журналистов. Взаимно приятной беседе не было бы конца, но рано утром неутомимых странников-спортсменов поджидала дорога. Нам — на Всемирную универсиаду в Мехико, им к себе — в олимпийский тренировочный центр…

И никто из девушек-американок не думал, не гадал, что меньше чем через год другие маршруты — олимпийские — будут для них перекрыты полностью и окончательно.

Мы росли с этими именами на необсохших от молока губах. Счастливое детство было бы скучнее и скуднее без абсолютно никчёмных, совершенно бездоказательных, до синяков яростных споров, кто сильнее — Яшин или Нетто? Сологубов или Бобров? Гришин или Гончаренко? То ли не было других развлечений, то ли, наоборот, с головой хватало немногого, что имели и чем гордились. По-моему, эти ни в жизнь не разрешимые вопросы волновали всех мальчишек и подавляющую часть остального населения государства.

Мы не знали слов «кумир», «идол», «звезда». Были они не в ходу, что не уменьшало любви к дорогим спортсменам-чемпионам, окружённым ореолом некой недоступности. Так нам, конечно, только казалось, ибо пространных интервью с прославляющими державу лидерами в газетах встречалось маловато, а в совершенстве развитый ныне жанр телерепортажа делал первые робкие шажонки. Это были наши, народные чемпионы. По отношению к половине из них можно было произнести горькое слово «безотцовщина». Да, многие лишились отцовской ласки, теплоты, потому что всё тепло своих сердец, свою горячую кровь отцы этих ребят отдали в битве за Победу. И теперь сыновья продолжали их дело на стадионах, добывая уже не воинскую славу своему народу, а славу мирную, спортивную. Нет, не зря разбивались сопливые носы ради наших любимцев. Обострённое, искреннее, само по себе возникшее детское чувство, шептавшее: «Он хороший, мужественный, добрый», — было не слабее чувств нынешних — взвешенных, провентилированных и согласованных. Чемпионы детства и сейчас достойны оставаться чемпионами души, невзирая на не желающие усмиряться и стареть мировые рекорды, радующие невиданным и непредсказанным натиском секунд, метров, килограммов.