Журнал Русская жизнь - 1968 (май 2008)

«Он был страшный циник, прожженный совершенно», - говорит Горбаневская и пересказывает очередной разговор с Лунцем - он спрашивал, понимает ли она, что больна, и она отвечала, что понимает (необходимое условие для того, чтобы зафиксировать излечение), а на вопрос о симптомах ничего не могла ответить, но он и не настаивал. «Признать себя больной - это была программа-минимум, я не осудила ни демонстрацию, ни самиздат, но если скажешь, что ты здоров, это почти гарантированная вечная койка. Это же не лагерь, срока нет - сидишь, пока не вылечишься».

Мы разговаривали с Натальей Горбаневской, пока у нее на кухне жарились котлеты. Разумеется, мы заболтались, и после интервью котлеты нам пришлось есть сильно подгоревшими - самой хозяйке, мне, фотографу и моей приятельнице Насте, которая и привела нас к Наталье Горбаневской.

Три года назад Настя, еще школьница, проникшись новостями из оранжевого Киева, взяла пакет с мандаринами и принесла их к подъезду главного офиса ФСБ на Лубянке - берегитесь, мол, революция близится! Девушку увели в здание, какой-то офицер провел с ней долгую профилактическую беседу, потом она написала об этом в ЖЖ и стала, может быть, самой знаменитой из молодых оппозиционных активисток (например, ее портрет вместе с портретами Эдуарда Лимонова и Гарри Каспарова был напечатан в первых агитброшюрах движения «Наши»). Сейчас, три года спустя, она работает во вполне лояльном, почти придворном издательском доме, пишет заметки о потребительском рынке. Из этой биографии диссидента двухтысячных, сравнив ее с биографией Горбаневской, диссидента шестидесятых, вполне можно было бы вывести какую-нибудь мораль, что-то вроде - как сильно изменилась Россия за сорок лет, и так далее. Но любая формулировка насчет изменившейся России, мне кажется, прозвучала бы фальшиво. Россия не изменилась, просто в России теперь нет диссидентов.

Семнадцать суток отчаяния

Приходил Конев Юрий Борисович, слесарь КИПиА. Звал меня:

- Пойдем, Евгения, я почитаю…

Мы садились на скамейку во дворе, перед свежей пашней (огороды сбегают к бежевому заливному лугу с заводями, к реке Лобве, в этом году еще не поднявшейся) - и он доставал распечатку или школьную тетрадь. В стихах Юрия Борисовича - острых, злободневных социальных сатирах - рифмовались «Россия» и «мессия», «Ивдель» и «видел», «спирт-этил» и «обмыл». Он читал тихо, медленно и торжественно.

Доили нас в четыре сиськи,

Сосали вдоволь - как вампир.

Народ стоял, и были мысли:

Зачем пришли мы в этот мир?

- Еще?

- Еще.

Я слушала, думала: откуда слепцы, когда очень даже зрячие и дальнозоркие и ведали, что творили. Вот от какой доброты рабочие всех оправдывают, всех понимают и наделяют злую волю инвалидностью по зрению?

- А почему товарищам не почитаете?

- Не хочу расстраивать. И так на пределе.

Во двор выходили продышаться, как говорят на Урале, «голодующие», - зябли, кутались в куртки, несмотря на жару. Выходила штукатур Галя Габова - 44 килограмма живого веса, а неделю назад было 52, и совершенно прозрачная, невесомая блондинка Света Кроликова несла по склону таз для стирки. Ее шатало. Она приветливо улыбалась и пыталась держать спину. «Может, «Скорую?» - «Нет-нет, сейчас пройдет». Шел двенадцатый день голодовки рабочих Лобвинского биохимического завода в поселке Лобва Новолялинского района Свердловской области.

Голодовка длилась 17 дней - с 28 апреля по 15 мая. Начинали 19 человек, закончили 7. Андрей Абузяров, профсоюзный лидер, три дня голодал с товарищами, потом, по настоянию областного Росхимпрофсоюза, вышел: надо руководить, общаться со СМИ и заниматься распределением тех немногих средств, которые выдавали за февраль. Семеро человек оставались в больнице, четверо долечивались дома, и еще семеро достояли до финала, который трудно назвать безусловной победой, - они получили половину задолженности, а вторую должны получить до 21 мая включительно. Так что еще, может статься, что в день, когда выйдет из типографии этот номер журнала, старшему варщику Михаилу Пацюкову, хозяину частного дома на улице Уральских танкистов, где проходила голодовка, снова придется везти к себе минералку и глюкозу, а мужчинам и женщинам - опять раскладывать матрасы и топить печку с военной звездой на заслонке. Не дай Бог, конечно, - но совсем не исключено.

Лобва - шеститысячный поселок в 320 километрах севернее Екатеринбурга. Отличные дороги, тайга, реки, два предприятия - биохимический (бывший гидролизный) завод и лесокомбинат - смежные производства: гидролизный процесс идет на опилках комбината. В соседнем Североуральске, на шахте с дивным названием «Красная шапочка», тоже недавно голодали («голодовали») - но там требовали, по крайней мере, повышения зарплаты, лобвинские же требовали ее наличия - физических денег за несколько месяцев прошлого года и за несколько месяцев года текущего. (На московского человека должны произвести впечатление суммы многомесячных задолженностей, ради которых все претерпевалось, - от 25 до 72 тысяч, месячные оклады столичного клерка и менеджера средней руки). В таком положении - почти все из 514 сотрудников Лобвинского биохима.

Первый «социальный взрыв» в поселке Лобва прогремел в августе прошлого года, когда завод стоял, а его собственник сидел в СИЗО. Рабочие (тогда их было 700), с апреля не видевшие денег, митинговали, объявляли бессрочную забастовку и собирались перекрывать федеральную трассу на Серов; тогда явилось из Екатеринбурга руководство, объясняло-уговаривало, клялось и божилось, ну а самое главное - обещало, что помирающий биохим будет жить и работать, восстановит лицензию, со всеми расплатится и всем воздаст по справедливости. «У нас нет денег даже на хлеб. Мы хотим, чтобы у нас была возможность просто жить. Если завод закроется, 700 человек останутся без работы, другой в Лобве практически нет», - писали рабочие Уполномоченному по правам человека. Тогда деньги нашел зампред правительства Свердловской области, лицензию вернули в октябре, в ноябре приступили к работе, директора осудили на год условно за невыплату зарплаты - и должны были бы, по идее, начаться новая жизнь и возрождение, но снова пошел ноль, и снова - голодный паек. Бастовать и голодать собирались в феврале, потом в середине апреля, верили всякому уговору, всякому обещанию, 28 апреля начали.

Общее место - рассуждения о «карме», и в новом веке преследующей гулаговские великие стройки; здесь, как и по всему Северному Уралу, была своя зона - Лобвинлаг, один квартал и сейчас называют Спецпоселок, а многие работники ЛБЗ - потомки ссыльных, раскулаченных спецпереселенцев. Гидролизный завод построили в 1944 году - технический спирт поставляли фронту, потом, в мирное время, - оборонке, авиации, фармакологии, завод был, что называется, градообразующим, имел мощную социалку, строил отличные дома, а потом случилось то, что случилось повсеместно - приватизация, скупка акций, в 1995 году завод перешел в руки тогда еще юного олигархического дарования Павла Анатольевича Федулева, или Паштета, как любовно звали его коллеги по бизнесу. И постсоветская биография Лобвинского гидролизного стала развиваться по законам экономического триллера, перед которым отдыхают все «Промзоны» и «Охоты на изюбрей», и одновременно - авантюрного романа.