Владимир Фридкин - Фиалки из Ниццы

У выхода двое толкнули его тяжелым рюкзаком.

— Всё, блин, забодали, суки, — сказал один другому.

— Ну и как вам здесь живется? — спросил Лену Сергей.

— Как живется? — грустно протянула Лена. — Ну как вам сказать… Казалось бы, неплохо. И работа есть, и квартира. И Ленька, мой сын, защитился в Штатах и уже получил постоянное место в Принстоне. Женился там недавно. Он, как и вы, физик. Из-за него я и уехала. В Москве его не приняли студентом на физфак, грозила армия. Но моя жизнь пропала. Я здесь чужая, себя не нахожу. И человеком себя не чувствую. Иногда думаю, что я — машканта, арнона [35] Машканта — ссуда на квартиру, арнона — налог на землю (ивр.). . В Москве остались друзья, консерватория, Третьяковка. Я ведь жила рядом с Третьяковкой. Знаете, идешь, бывало, осенью с Болотной площади на Софийскую набережную, как по ковру. Сгребаешь ногами красные кленовые листья. А воздух — холодный, винный, кажется, что антоновкой пахнет. И всюду золото. Под ногами, над головой и там, за рекой, в Кремле…

Сергей вспомнил Софийскую набережную и стал медленно растирать в воде таблетки, прижимая их чайной ложкой к стакану. Они плохо поддавались, выскальзывали. Кончив работу, он поставил стакан с белой мутной жидкостью у края стола. Почему-то вспомнил море в Сорренто. Как-то осенью Катя и он приехали туда на неделю из Милана. В Милане шли дожди, а в Сорренто было жарко. Он вдруг увидел, как в Масса Лубренса они спускаются к морю по крутой каменистой тропе. Слева за невысокой каменной стеной была тенистая оливковая роща. Со стены локонами свисали лиловые цветы бугенвиллии, горевшие на солнце газовым пламенем. Разгоряченные, они кидались в воду и плыли рядом. Впереди вставал двугорбый профиль Везувия, будто вырезанный из голубого картона. В середине бухточки они переворачивались на спину и смотрели на крутой берег. В небо смотреть было больно. В ресничной паутине дробился свет, а жаркое небо было бледным.

Вспомнив море, Сергей потянулся к альбому. Ему захотелось еще раз посмотреть на картину и наконец понять, что означает густая синяя полоса в окне. Ведь моря из окна не видно. Он потянул к себе книгу и, раскрыв ее на «Тайной вечере», краем задел стакан. Стакан упал, разбился и залил пол. Сейчас ему казалось, что стакан задела плотная вклейка с фрагментом из картины.

Потом он лег в заранее расстеленную постель и сразу уснул. Впервые за долгое время спал он спокойно и снов не видел. В раскрытое окно светил мусульманский месяц и заливал комнату нездешним светом. А на полу пятнами подсыхала белая корка, похожая на соль со дна Мертвого моря…»

Павел Петрович пролистал амбарную книгу назад и снова углубился в чтение.

«…Сергею не было и тридцати, когда он защитил докторскую. По этому случаю на междусобойчике в лаборатории Паша, вспомнив Сергеев экспромт, сказал ему:

— Ученым можешь и не быть, но доктором ты быть обязан.

Паша понимал, что как раз к Сергею это отношения не имеет. Работы Сергея публиковались в лучших физических журналах. В том числе американских. За год до защиты его избрали членом Американской национальной академии. Когда кто-нибудь, то ли из зависти, то ли в шутку, поддразнивал его, называя «мистер академик», Сергей спокойно отвечал:

— Это вам не какая-нибудь Нью-Йоркская Академия, где члены платят по сто долларов в год, это — собрание знаменитостей… хотя быть знаменитым некрасиво. Но я и не знаменит…

Он уже читал стихи из самиздатовской книги Пастернака, которую ему принес Паша.

Каждый год Сергей получал до десятка приглашений на международные конференции. Один лондонский чудак, член Лондонского Королевского общества, прислал ему на бланке общества приглашение поработать два семестра в Royal College, методично указав в письме сумму его годового дохода, шестьдесят тысяч фунтов.

— Нет, за такие деньги не поеду, — сострил Сергей.

— Как обычно, тебя не пустят, — простодушно сказал Паша. — А если бы и пустили, то деньги отобрали. Ведь у них есть норма и на суточные, и на гостиницу.

Говоря «они», «у них», друзья не уточняли, кого имеют в виду.

Сергея никуда не выпускали. Каждый раз он выбирал из стопки приглашений самое «невинное», куда-нибудь в Прагу на конференцию или в школу на «Золотые пески». Для выезда собирал толстую пачку документов, но даже до райкома они не доходили. Однажды Президиум академии наук переслал на имя академика Семенова официальное письмо из Болгарии, где сообщалось, что в связи с награждением профессора Сергея Исааковича Каплана болгарским орденом Кирилла и Мефодия он приглашается в Болгарию для чтения лекций. В левом углу письма стояла резолюция: «В иностранную комиссию института». Сергей понял, что орден ему схлопотал его бывший болгарский аспирант Стефан Стойчев, ставший в Софии какой-то партийной шишкой. На этот раз Сергея пригласили в райком, на комиссию старых большевиков, одобрявшей характеристику. Сначала Сергей около часу посидел в общем зале, а потом был допущен к длинному столу, за которым восседали пожилые люди, в большинстве женщины. Сидевший за столом в центре молодой подтянутый мужчина (пиджак как на военном) что-то сказал в слуховой аппарат старой даме с коротко стрижеными седыми волосами.

— Перечислите, пожалуйста, членов Политбюро, — попросила старая дама.

Сергей, никак не ожидая такого вопроса и сам удивившись, перечислил всех.

— Хорошо. А теперь кандидатов в члены Политбюро.

И вот тут Сергей, как ни старался, вспомнил только одно имя. Сам не знал, почему это имя застряло в голове.

— Руководителей партии надо знать, — сурово сказал молодой подтянутый мужчина. — Вы свободны.

После этой истории Сергей на всё махнул рукой.

— Халатниковым я вряд ли стану, а суета меня уже заела.

Он продолжал получать приглашения, складывал их в подаренную Пашей совминовскую папку и тут же о них забывал. На папке было выведено золотом: «на подпись».

Женя еще тоже не выезжала за границу. Как-то она узнала в консерватории о музыкальном фестивале в Праге и возможности поехать туда по профсоюзной путевке. Уговорила Сергей позвонить в профсоюз работников высшей школы и дала телефон некого товарища Пескарёва.

— Поедем, — уговаривала Женя, — автобусная путевка стоит недорого. Вдруг пустят… А ты так любишь музыку.

Сергей и Женя сидели в прокуренной переполненной людьми комнате и заполняли анкеты. В той же комнате за большим столом сидел и сам товарищ Пескарёв, еле видный из-за груды папок и едва успевавший отвечать на телефонные звонки и вопросы туристов.

— Эраст Ардальонович, что писать в графе, есть ли родственники за границей?

— Правду писать. Если есть, то в какой стране и степень родства.