Виталий Степанов - Под ветрами степными

— Я тебя предупреждала вчера, что завтрак только до девяти, — отвечала Нэля, хотя самой ей очень хотелось накормить этого милого парня.

Анатолий хлопнул дверью, чертыхнулся, споткнувшись в темном коридоре.

Юлька Четвертаков, обиженный, что Нэля поступила с ним точно так же, не явился в знак протеста на обед. Но голод не тетка, на следующий день он прибыл завтракать в половине девятого.

Мальчишки устроились хуже, чем девочки. Общежитие у них менее уютное и более холодное. В каждой комнате поселилось по восемь человек. Спали по двое на кровати. Это не очень комфортабельно, но утешались тем, что так теплее. Одним словом, никто не унывал.

В металлическом складе на первом отделении оставалось более десяти тысяч центнеров хлеба. Он начинал греться, и его необходимо было немедленно очищать. Кроме как турочакам, некому браться за это дело. Рано утром они садятся в обтянутую брезентом будку на тракторных санях и едут на отделение. В будке железная печка, которая все время топится. Три часа туда, три — обратно. Маловато остается на работу в складе. Ребята ничего не зарабатывают, а главное — очень медленно движется дело.

И хотя никто не настаивал, они решают перебраться жить на отделение, пока не закончится там работа. Жить в том же вагончике, в котором жили осенью. Его полдня приводили в порядок: подогнали окна и обили брезентом дверь. Когда затопили печку, Владька Суртаев торжественно объявил зимовку открытой.

Жизнь центральной усадьбы отсюда казалась жизнью большого города. Раз в неделю Суртаев ездил на тракторе за продуктами и письмами. Когда он возвращался с центральной усадьбы, его расспрашивали с пристрастием, что там делается.

Здесь же не было никаких новостей и происшествий. Кругом ослепительная белая степь, в которой не за что зацепиться глазу. В ясные дни видна бело-синяя зубчатая гряда, протянувшаяся по всей южной стороне горизонта. И степь, и горы, и небо удивительно просторны и торжественны в ясные морозные дни. Но если их видишь изо дня в день, безмолвное величие их будит в душе печаль и смутную тревогу.

Ребята торопятся. Уходят в склад пораньше, когда кругом еще все сине, в обед не засиживаются в вагончике, хотя очень приятно посидеть возле раскаленной буржуйки. Работают до полной темноты. И все равно дело движется медленнее, чем хочется.

Вечером заняты каждый своим. Рита Зубова и Оля Потомкина читают, забравшись вдвоем на свою кровать, или что-нибудь шьют и штопают. Без них мальчишки не выглядели бы такими аккуратными. Ребята по вечерам садятся за шахматы. Играют на победителя. Если Кочкин играет с Суртаевым, все идет мирно.

Толя Синельщиков обычно молча лежит на полке, подложив руки под голову, ожидает своей очереди и думает о чем-то своем. Лицо его становится грустным, даже печальным. Иногда он поет, поет хорошо и негромко, сам для себя. И когда слышишь его глуховатый приятный голос и видишь строгое лицо с печальными потемневшими глазами, на душе становится покойно. Иногда мальчишки начинают подпевать ему вполголоса, продолжая играть в шахматы. Негромко, красивым голосом вступает в песню Оля Потомкина.

Кончают последний куплет и начинают опять с первого. Володя отрывается от доски и тянется за гармошкой. Включаются остальные и теперь поют уже в полный голос. Песен известно много, грустных и веселых, они никогда не надоедают. Без них жизнь была бы очень серой.

Все хорошо и спокойно, если Суртаев сидит за шахматами. Когда его вышибают оттуда, он не дает никому покоя. Больше всего он любит подтрунивать над Синельщиковым.

— Толь, а Толь! — зовет он невинным голосом.

— Что? — Анатолий вопросительно поднимает голову от доски.

— Я забыл совсем! — Владька досадливо хлопает себя по лбу.

— Чего забыл? — доверчиво спрашивает Синельщиков.

— Тебе ведь привет передавала эта… черненькая.

Анатолий растерянно улыбается и краснеет до слез. Конечно, никто ему привета не передавал, потому что для него в жизни нет никаких черненьких. Есть только одна беленькая — Оля Потомкина, застенчивая, худенькая и молчаливая его одноклассница. И ради нее Толик сделает все, что в силах человеческих. Он из тех, кто в непогоду придет на свидание в одной рубашке и будет ждать свою любимую, и упрек никогда не сорвется с его уст, если она опоздает. Анатолий ни от кого не скрывает своей привязанности.

Однажды, это было еще летом и мы жили на центральной усадьбе, Оля заболела. Когда я пришел в вагончик, я увидел прежде всего Синельщикова, стоявшего на коленях возле той полки, на которой лежала Оля. Он держал в своих руках ее горячую руку и не обратил на меня никакого внимания.

Его не волновало, что другие думают и говорят о нем. Когда мальчишки, в особенности Владька, начинали подтрунивать над ним, он воспринимал все это очень спокойно.

Но однажды приезжий курсант отпустил в адрес Оли Потомкиной пошлую шутку, и Анатолий, не помня себя, бросился на здоровенного парня и сшиб его с ног. Выскочившие из вагончика мальчишки с трудом оттащили его в сторону, разъяренного, с искаженным от ненависти лицом.

А вообще он очень застенчив и не переносит ничего фальшивого и напускного. Он замечательный товарищ, его все любят, и сам он привязан к ребятам. Но когда начинаются разговоры об институтах и сравнительных достоинствах разных профессий, Толик болезненно морщится. Ему кажется, что такие мысли в настоящее время вредны и корыстны и мешают беззаветно и преданно служить совхозу.

— Неужели мы приехали сюда институт зарабатывать? — спрашивает он.

Вообще это сложный, можно сказать, философский вопрос. На него пока никто не может дать исчерпывающего и удовлетворительного ответа. Конечно, ехали с мыслью об институте, для которого теперь требуется производственный стаж. Но кто знает, как все сложится впереди?

Во всей той жизни, которой они живут сейчас, есть много скрытого для постороннего глаза, который может заметить только внешнее — трудности быта и удивительную легкость, с которой ребята переносят все невзгоды. Для постороннего глаза эта легкость иногда кажется просто невзыскательностью. А это совсем не так. Почти полгода жить в вагончике надоест хоть кому. Гораздо лучше находиться в общежитии, где тепло, где всегда можно раздеться и почти у каждого есть своя собственная кровать. А здесь железная печка топится круглые сутки, а на стенах все равно поблескивает иней.

Владька шутит, что научился здесь сворачиваться морским узлом. Очень надоело поварить Оле Потомкиной, надоело постоянно изворачиваться, чтобы более или менее сносно кормить ребят.

Нет, со всем этим они навсегда не могут примириться, но сейчас так нужно для дела. За всем этим скрыто то, что властно все крепче привязывает их к совхозу, что чувствует только сердце и что оно, наверное, не забудет никогда.