Виталий Степанов - Под ветрами степными

В тот день было очень тихо и морозно с утра, но к обеду на западе, ветреной, как здесь говорят, стороне, потемнело небо, нахмурилось густыми синими облаками, и степь стала казаться еще белее.

Когда во втором часу пошли на обед, уже потягивал ветерок и по земле, извиваясь, потекли струйки сухого снега. Сели за стол, а за окном видно, как закурилась степь.

Ветер крепчал с каждым порывом, и через несколько минут начался темный буран. Вагончик скрипел и всхлипывал на разные голоса. А мимо окон стремительно неслось клокочущее колючее снежное месиво. Такого бурана еще не было.

Будь они поопытнее и постарше, они никогда не дали бы такого маху, как теперь. Долго ли было, уходя на обед, закрыть ворота в складе, распахнутые прямо на ветер. Это же минутное дело: ворота на роликах, навались на них как следует плечом — и все. Их открывали каждый день, чтобы в складе было поменьше пыли. На ночь закрывали снова. И кто ж его знал, что будто с цепи сорвется этот буран!

Все чувствовали себя виноватыми и хорошо представляли, что сейчас творится в складе. Сумасшедший ветер влетает в него, как в гигантскую трубу, ввинчивается в бурты хлеба, мешает зерно со снегом и несет по складу.

Что делать теперь, никто не знал. Вернее, все знали, что выход только один: одеваться и идти или ползти. Ворота обязательно надо закрыть. Но как идти, если не видно даже протянутой руки?

Подождали немного, надеясь, что буран ослабнет. Но он не стихал, и ребята стали собираться. Решено было, что пойдут двое, кому выпадет по жребию. Идти досталось Суртаеву и Синельщикову.

Они вернулись через час, который всем показался очень длинным. До склада они дойти не смогли, добрались только до второго вагончика, в котором осенью была контора отделения.

Отогрелись, немного передохнули и пошли снова. Теперь их снарядили капитальнее, чем в первый раз. Помимо того, что удалось дополнительно надеть под стеганки, они повязались сверху клетчатыми шерстяными платками. Выглядели они в таком одеянии комично, это несколько оживило тревожные проводы. Кочкин попробовал даже шутить.

— Ну, Оля, — сказал он, — прощайся со своим Толей!

Худенькая, хрупкая Оля Потомкина метнула в его сторону уничтожающий взгляд, и он прикусил язык. Шутка была неуместной. Она невольно напомнила, что здесь, в трехстах метрах от вагончика, месяц назад едва не замерзли пятеро совхозных шоферов.

Буран не стихал. Совсем стемнело, зажгли лампу, и все делали вид, будто занимаются своими делами. А между тем думали о ребятах. Где они могут быть сейчас? Дорога известна: кажется, завяжи глаза — и то найдешь. Но ветер валит с ног, перехватывает дыхание, залепляет снегом глаза. В такой остервенелый буран можно заблудиться рядом с вагончиком. Так и было с шоферами. Они побросали машины на повороте, в километре от стана, и пошли пешком. И этот километр они так и не могли преодолеть. Уже обессиленные, они набрели на скирду соломы и пролежали в ней, пока не рассвело. Утром увидели, что, совсем рядом вагончик. Когда зашли сюда, шофер Анатолий Еремин, упал. Попробовали стащить с него сапоги — и не могли. Они примерзли к ногам.

Рита шьет мальчишкам брезентовые рукавицы. Лицо ее спокойно. Она не может и не должна показывать никакого волнения, потому что она «мама Рита». Очень хорошо, что она вздумала приехать сюда из далекой своей Пермякии! Она никому не дает спуску, и это правильно. Она неразговорчива и всегда чем-нибудь занята: то шьет, то стирает, то возится со своими накладными и реестрами и потихоньку готовится в институт на заочное агрономическое отделение. Все верят, что она обязательно поступит.

А на душе у нее сейчас, ох, как неспокойно! Незаметно она поглядывает на часы. Если бы она сказала, что ничего до завтра не случится, мальчишки бы не пошли. Не погибать же в конце концов. Никто бы за это не казнил. Идти искать их сейчас? Где?

Кочкин сидит за столом, сложив на коленях руки. Оля смотрит на него откровенно недоброжелательно. Ее воображение рисует ей самые страшные картины. Только бы мальчишки благополучно вернулись, и она никогда, никогда больше не будет ссориться с Анатолием!

И когда ожидать просто так, ничего не предпринимая, уже не было сил, распахнулись двери и ввалились без вести пропавшие.

Олю будто ветром подбросило к дверям, она порывисто прижала к себе закутанную в платок голову Анатолия. Он стоял перед ней с белыми заиндевевшими бровями и ресницами и смущенно улыбался своей удивительной улыбкой, как может улыбаться только он.

А Владька есть Владька. Нет чтобы не показать виду, будто он что-нибудь заметил, как сделали другие. Нет! Развязывая платок, он сказал со вздохом:

— Если бы меня кто-нибудь поцеловал, я бы еще раз пошел.

И Рита есть Рита. Спросила, как будто никто и не волновался, много ли намело снегу в склад.

Игорь собрался ехать в школу механизаторов. Его заявление уже подписал директор. Свой немудрящий инвентарь и спецодежду Игорь сдал новому скотнику. Второй день он может вставать вместе со всеми, но утром встает по привычке к шести. Делает зарядку, пробует почитать, ждет, когда за окном начнет синеть утро. Очень медленно тянется время без дела. И что-то неспокойно на душе. Несколько дней назад все казалось совершенно правильным и обдуманным, а теперь, когда остается собрать чемодан, в душу закралось сомнение.

Он сидит у меня, говорит, стараясь смотреть прямо в глаза, как когда-то в школе отвечал урок. Лицо его сосредоточенно. Мне тоже грустно и не хотелось бы его отпускать. Но что поделаешь? Он прав. Через год он вернется дипломированным трактористом и комбайнером, оформится в заочный институт. В конце концов год не так уж и долго.

Мне кажется, что я все по-прежнему хорошо понимаю в нем, честном, умном парне. Ему хочется, чтобы в жизни все было, как мы мечтаем… Он старается жить так, чтобы совести своей, самому строгому судье, он всегда мог спокойно сказать, что не прятался никогда за чужую спину.

— Что же тебя смущает, Игорь? Ты ведь правильно решил. Конечно, трудно расставаться с ребятами. В жизни всегда так бывает. Мы, люди, привыкаем друг к другу, привыкаем к месту, где живем и работаем. И когда приходит время новых решений, время назревших жизненных перемен, бывает грустно расставаться со всем, к чему привык.

— Дело не в ребятах. Когда-то все равно придется расставаться. Всю жизнь вместе не проживем. В школе я никогда не задумывался, что буду когда-то вспоминать это время. Жил так: «Скорей бы год прошел, скорей бы экзамены сдать!» А сейчас все по-другому: живу и знаю, что все это будет вспоминаться. Кажется, работа такая, что хуже нет: вставай раньше всех, у других выходной, у тебя — нет, на ферме грязища, каждый день какая-нибудь неприятность. И все равно сейчас мне не хочется пропустить мимо себя ни одного дня. Что-то есть сейчас хорошее, чего я никак не могу выразить словами, а только чувствую. Может, интересное? Нет, это не то слово. Что-то очень дорогое. Я знаю, что этого не забуду никогда. Если бы потом вся жизнь была такая, чтобы себе никогда не говорить: «Скорей бы этот день прошел!»