Автор неизвестен - Ведьмы из Варбойс. Хроники судебного процесса

Суть их речей сводилась главным образом к райским радостям, которые мамаша Сэмуэл должна утратить, и мучениям ада, которые должна вынести, если окажется виновной, но так и не признается в содеянном; к возможности избежать одного и наслаждаться другим, если признается и будет сожалеть о том, что сделала. Кроме того, они многажды говорили о ее греховном образе жизни, о ее обычных проклятиях и брани по отношению ко всему, что не по вкусу, а особенно к их родителям и к ним самим, о ее небрежении посещениям Церкви (что она не могла отрицать) и о слабости в служении Богу. Со всем этим она согласилась и сказала, что теперь начнет исправляться. В неподобающем воспитании своей дочери, ее страданиях из-за матери, своем понукании и избиении ее, о чем ей прежде было открыто высказано, она призналась сама.

Они напомнили ей также, что когда приходили в себя, слышали, как некоторые говорили, что она называла их припадки всего лишь шалостями. Они спросили ее, думает ли она так еще или нет? Она ответила, что нет.

И было много других подобных бесед, которые в итоге девочки завершили сердечной молитвой за нее Богу, говоря, что простят ее в глубине своих сердец, если она признается, что они должны выздороветь, а кроме того, заставят родителей и их друзей (настолько, насколько это возможно) полностью простить и забыть все произошедшее. Их манера поведения при таких увещеваниях большей частью была такова, что они начинали со слез, продолжали с ними же и слезами же всегда заканчивали. И не было никого, кто их слышал, кто бы мог воздержаться от плача. Лишь старуху это задевало слабо или совсем не задевало.

Так они вели себя почти вплоть до Рождества, но уговорить или растрогать мамашу Сэмуэл не смогли. И все это время, чуть ли не каждый день, у нее были приступы кровотечения из носа. Порою кровь шла очень сильно (что необычно в старости), отчего она стала вялой и выглядела совсем бледной, а господин Трокмортон и его жена чутко заботились о ней, опасаясь, как бы с ней не случилась беда в их доме. Они как могли потакали ей во всем, не позволяя желать чего-то, что могли доставить. Настолько, что она признавалась всем посетителям, что изумлена обхождением господина Трокмортона и считает себя сильно ему обязанной, поскольку, честно говоря, у нее не было для этого иных поводов. Что касается работы, то она ничего не делала, кроме собственных дел и для своего пропитания. Она сидела за его столом или с его детьми, если те были в припадках и не могли сидеть; для проживания оставалась в его же комнате, чаще всего с одним из детей.

Расскажем вам еще кое-что о старухе, случившееся до ее признания. В тот день одной из девочек, мисс Элизабет Трокмортон, было слегка дурно, и она не могла ничего есть. Но когда наступил вечер, и приготовили ужин, ей подумалось, что полегчало. Однако когда она уже готовилась сесть за стол, то вдруг впала в припадок. И не только эту кару ей пришлось претерпеть, но ее рот замкнуло так, что она не могла ни есть, ни пить, ни говорить. Такое случалось с ними не раз, закрывая их рты, особенно в обеденное время, а то открывая и закрывая с полдюжины раз за обед. Подобным образом духи забавлялись. Так она отправилась спать, очень несчастная и рыдая, а в чем ее печаль, никто понять не мог, потому что высказать ее она не могла.

На следующий день девочка была больной и недомогала, как накануне (но все же вне припадка), и очень мало или совсем ничего не ела. Когда наступил вечер, она сказала, что чувствует себя лучше и очень голодна, зная о себе только то, что ужинала прошлым вечером. Тогда, чтоб не было хуже, ей посоветовали поесть. Но она отказалась и сказала, что поест своим чередом на ужине, а когда пришло его время и стол был накрыт, то впала в то же состояние, что накануне вечером. Заметив это, господин Трокмортон сказал старухе, которая стояла рядом: «Я полагаю (мамаша Сэмуэл), вы собрались иссушить эту девицу». Та ответила, что нет, ей очень горько это видеть. «Хорошо, – ответил он, – тогда вы определенно не будете ни есть, ни пить, пока и она не сможет. Посему, – сказал господин Трокмортон, – если она голодает, то и вы будете голодать, а когда она будет есть, то и вы будете, но не ранее. Решайте проблему как хотите!» И так они голодали обе, пока ужин почти не закончился, и присутствующие собирались вставать. Одна голодала по необходимости, потому что не могла есть, а другая по воле господина Трокмортона, потому что есть ей не было позволено. Старуха понимала, что господин Трокмортон был абсолютно серьезен с ней, и что еду из гостиной сейчас унесут. Внезапно, Бог весть по какому побуждению, ребенок глубоко вздохнул, хотя все время ужина рыдал, и сказал: «Если бы у меня было немного еды, я бы поела».

Услышав это вместе со всеми остальными в гостиной, госпожа Трокмортон (мать девочки) немедленно приказала, чтобы обоим была подана еда. Присутствующие не сделали мамаше Сэмуэл никаких замечаний по этому поводу. Обе они весьма охотно напали на пищу, но особенно старуха, которая, как показалось, была очень голодна (поскольку у нее всегда был хороший аппетит). И повелось с тех пор, пока старуха оставалась в том доме, что если та или иная из сестер закрывала рот, когда собиралась поесть или уже ела, то долго это не продолжалось, хотя раньше для них было обычным делом отправиться в постель без ужина и случалось это нередко.

С каждым днем становилось все ближе и ближе назначенное время, а мамаша Сэмуэл ежедневно жаловалась на постигшие ее новые ненастья; иногда она сетовала на спину, которая так сильно болела, что днем нельзя было ей пошевелить, а ночью отдохнуть; иногда она в том же духе жаловалась на голову, а то и на желудок. При этом она могла обедать и приговаривать, что болит сердце, а на следующий день, что болят колени или где-то ниже, так что ходила по дому прихрамывая. По правде говоря, казалось, что ее действительно что-то беспокоит. Что бы это ни было, но ночью она так охала и стонала, жалуясь то на одну, то на другую часть тела, что вправду мало отдыхала и сильно мешала тем, кто спал с ней в одной комнате.

Однажды она в ночное время среди прочего очень горестно жаловалась на свой живот, так что разбудила и растревожила господина Трокмортона вместе с его женой, которая спала рядом. Господин Трокмортон спросил: «Во имя Господа, мамаша Сэмуэл, что у вас болит и почему вы так стонете?»

«У меня внезапно сильно разболелся живот. Я не знаю, почему», – отозвалась она.

«Что случилось с вашим животом?» – спросил он.

Старуха ответила, что, как ей кажется, в нем что-то есть и оно пошевелилось, а по размеру оно как однопенсовая булка [33] Однопенсовой булочкой ( penny loaf ) называли обычную маленькую хлебную буханку, чей размер с XIII в. регулировался соответствующими судебными актами – хлебными и пивными ассизами ( Assisa panis et cervisiae ). Эта булочка традиционно, когда фунт состоял из 240 пенсов, стоила один пенни. и доставляет ей исключительное беспокойство. После этого госпожа Трокмортон встала с постели и отправилась ощупывать ее живот. Там действительно была странная опухоль вышеотмеченного размера, но шевелится ли она или уже давно такая – непонятно. Погода была такой холодной, и следует сказать безотносительно осуждения этой женщины, возможно, она действительно вынашивала тогда ребенка, о котором сказала в ответе на вопрос господина судьи про возможную причину, по которой ей нельзя выносить смертного приговора, как вы в дальнейшем услышите.