Мой ГУЛАГ. Личная история

Однажды — я тогда учился в пятом классе — мать принесла домой коробочку масляных красок и пару кисточек. Взяла фанерку, которая до сих пор у меня хранится, и сказала: «Сядь, посмотри». Села и при мне нарисовала пейзажик. Я посмотрел, и мне понравилось, вот с этого, собственно, и началась моя творческая жизнь. Я учился в художественной школе, поступил в художественно-ремесленное училище и получил специальность резчика по дереву. Работал реставратором в Русском музее, потом в Музее этнографии. Я заинтересовался современным искусством, начал какие-то свои опыты делать. К 1972–1973 годам я уже нашел достаточно много молодых художников, которые, как и я, искали свои пути.

В 1974 году в Москве прошла скандальная выставка в Беляево, та, где бульдозерами и поливальными машинами разгоняли художников [85] 15 сентября 1974 года на окраине Москвы, в Беляево, на пересечении улиц Островитянова и Профсоюзной, прошла несанкционированная уличная выставка картин, организованная московскими художниками-нонконформистами. Одна из наиболее известных публичных акций неофициального искусства в СССР. Была уничтожена сотрудниками милиции при помощи поливочных машин и бульдозеров. . Когда слишком большой скандал из этого получился, власти были вынуждены разрешить московским художникам устроить выставку сначала в парке Измайлово, а потом на ВДНХ в павильоне «Пчеловодство». После этого наша ленинградская группа решила, что и нам надо требовать помещение для подобной выставки. Тогда было сформировано наше первое Товарищество экспериментальных выставок, ТЭВ.

Первая выставка прошла в ДК имени Газа в Кировском районе, я еще не был ее участником. Выставка имела потрясающий успех: чтобы попасть внутрь, люди стояли по паре часов на тридцатиградусном морозе, потому что зальчик был маленький, запускали туда только по 30 человек. Участвовало около 35 художников, очень разных по направлениям. На знакомство с экспозицией людям давали где-то минут по двадцать. После чего распорядители — там чекисты работали — через мегафон объявляли: «Художники — к стенке, зрители — на выход!» Зрителей выталкивали, следующую партию запускали. И так продолжалось четыре или пять дней. Мы почувствовали, что что-то начинает получаться. Оказывается, то, что мы делаем, действительно людям важно, нужно и интересно. Мы решили двигаться дальше и подали заявку на следующую выставку. Это был ДК «Невский», большой зал, там уже участвовало, если не ошибаюсь, 82 художника, в том числе и я с двумя своими работами. Тоже большой успех. Но к этому времени настроения властей уже изменились — не только в Питере, но и в Москве. И нам было сказано: «Всё, ребята, никаких групповых выставок ваших больше не будет, если кто-то хочет выставляться, идите в Союз художников, персонально пытайтесь туда попасть».

К середине 70-х годов у меня уже была создана маленькая подпольная диссидентская группа, которая печатала запрещенную литературу. Мы занимались изготовлением «Архипелага ГУЛАГа». Я уже ушел тогда из музея, потому что мне требовалось время для творчества и время для нашей подпольной деятельности. Я работал сторожем, и мое свободное время делилось между изготовлением литературы и живописью. То, чем мы тогда занимались, было очень рискованно, и, в принципе, все понимали, что рано или поздно мы на этом попадемся. Мы же не только печатали, но и распространяли «Архипелаг ГУЛАГ», а еще время от времени выходили на улицы с листовками, оставляли надписи на стенах города. Группа у нас была маленькая, мы не были связаны ни с московскими диссидентскими кругами, ни с питерскими — из соображений безопасности старались работать очень замкнуто.

В августе 1976 года, после того как чекисты подожгли мастерскую художника Евгения Рухина и он там погиб, мы с моим товарищем Олегом Волковом взяли белую водоэмульсионную краску, два валика и отправились ночью к стене Петропавловской крепости, к Государеву бастиону, и за 15 минут вдвоем сделали там надпись: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков». Такая романтическая длинная надпись, 42 метра длиной, метр двадцать высотой. Как-то нам так удалось это сделать, что нас никто не поймал, ушли оттуда. А потом рассвело, и город увидел эту надпись, она читалась со всех сторон — и с Дворцовой набережной, и с Кировского моста, Троицкого теперь, и со стрелки Васильевского острова. Приехали чекисты: что делать? Огромная надпись, надо срочно закрывать. Внутри Петропавловской крепости в то время была гробовая мастерская. Притащили два десятка крышек от гробов и стали ими закрывать буквы. При этом ровно в тот момент, когда они стали это делать, Нева вышла из берегов и поднялась так, что посуху к надписи было не подойти. Есть фотография из нашего уголовного дела: чекисты в болотных сапогах на катере тащат и ставят эти крышки гробовые. Но Невы надолго не хватило: через полчаса вода все-таки сошла, и они просто закрасили надпись длинной белой полосой. Еще до этого наша группа делала в городе различные крупноформатные надписи: «Свободу политзаключенным», «СССР — тюрьма народа», «КПСС — враг народа» на Высшей партийной школе и многое другое подобное.

Чекисты искали нас уже давно. Потом, уже на следствии, мне следователь говорил: «Вообще-то вы рисковали так, как, наверное, сами не подозревали, ведь были введены военные патрули в городе, и патроны были им розданы».

Дальше все было печально, потому что нас в конечном счете нашли. Арестовали нас четверых: Олега Волкова, меня, Юлию Вознесенскую и Наташу Лесниченко. Утром 13 сентября я пошел на работу (я к этому времени работал архитектором в проектном институте) — выскочил из квартиры и на лестнице столкнулся с человеком, который шел мне навстречу. Такой хороший, плотный дяденька в сером плаще. Мы с ним разминулись, и когда он оказался у меня за спиной, снизу появился второй точно такой же. Я остановился, смотрю: а, ну понятно все.

Меня посадили в микроавтобус и повезли в Большой дом [86] Большой дом — Управление НКВД по Ленинграду и Ленинградской области, находящееся по адресу: проспект Володарского, 4 (ныне Литейный, 4). . Было светло, хорошо, солнечная погода, и так я прощался с городом. Конечно, страшно было. Я ехал туда и знал, что я еду в ту же тюрьму, в которой сидел мой отец под следствием, в которой сидели до меня многие, многие, многие. Гумилев, народовольцы сидели в этой же тюрьме, тот же самый Ульянов сидел рядом — там теперь мемориальная камера.

Мы подъезжаем к Большому дому. Меня приводят в кабинет к следователю. Большой красивый кабинет. Начинаются разговоры. «Юлий Андреевич, мы всё фактически знаем, отпираться бесполезно. Поэтому давайте рассказывайте. Мы знаем достаточно много о всей вашей деятельности, чистосердечное признание, оно, знаете, облегчает вину». — «Ну да, — говорю я, — и удлиняет срок. Нет, мне не в чем признаваться».