Дуглас Локвуд - Я — абориген

Еще бы! Мы изобрели новый способ ловли рыбы, который сможем передать потомкам, как наши предки передали нам копье и бумеранг.

К сожалению, все обернулось иначе.

Джок Бакли, рабочий миссии, слышал взрыв — да и кто мог его не слышать? — и прибежал узнать, в чем дело. Он появился в сопровождении чуть ли не всех аборигенов, живших в миссии, в тот самый момент, когда мы вытаскивали из воды дохлую рыбу. Нас застигли с поличным. Преступление было велико: все равно, что контрабандный ввоз оружия. Мы оказались виновными в предумышленных разрушениях не меньше, чем хозяева крупных оружейных заводов, более цивилизованные, чем мы.

Бакли заставил всю нашу компанию из двадцати человек предстать перед судом миссии, в который входили и старейшины племени.

— Итак, что вы замышляли? — спросил он.

Однако Джок, человек практичный, прекрасно понимал, что произошло, и без наших ответов.

— Кто проник на склад и украл карбид? Кто сделал бомбу? Кто убил несчастную рыбу? — Он засыпал нас вопросами, не ожидая ответа. — А что если я наполню карбидом четырехгалонный баллон и поставлю сегодня в ваш лагерь? Понравится вам это, бесенята?

— О нет, сэр, нет! — Между нами не было никаких разногласий. Мы хорошо видели, как рванула наша бомба, и вовсе не желали, чтобы она взорвалась около нас.

— Значит, вы хотите жить? — гремел Джок.

— Да, сэр! — Мы и здесь проявили полное единодушие.

— Как же вы хотите жить? Как христианские мальчики или как черные дьяволы?

— Так, чтобы есть сколько угодно рыбы, пожалуйста, мистер сэр, — промолвил Фредди.

— Без дерзости! Не дерзи! — грохотал Джок. — Вы и так отличились! — Он повернулся к старейшинам. — Что с ними делать?

Мы бы предпочли, чтобы Джок принял решение сам. Опыт показывал, что белые часто наказывали менее сурово, чем старейшины. Те не колебались ни минуты.

— Выпороть всех!

— Да, выпороть!

— Задать хорошую взбучку! Могли всех нас взорвать!

— Сними ремень и дай каждому как следует. По ногам и мягкой части! И бей не жалея!

Так и решили. Мы грустно выстроились в ряд, и Джок немедленно привел приговор в исполнение. Обжаловать его в высшую инстанцию мы не успели.

Первый мальчик, подвергшийся экзекуции, громко завизжал. Потом он отошел в самый конец очереди, где стоял я.

— Знаешь, ведь это больно, — сказал он.

— Жалит, — добавил следующий.

— Ноги огнем горят, — поддержал третий.

Через несколько секунд я смог лично убедиться в том, что они правы.

— Стыдись — хлоп — и — хлоп — больше — хлоп — так — хлоп — не — хлоп — делай — хлоп! — Джок и ремень говорили в один голос. Я получил шесть полновесных ударов.

Это был конец наших карбидных бомб. После всего случившегося мы пришли к выводу, что рыба, убитая копьем, гораздо вкуснее. Ну, а миссия в скором времени перешла на керосиновые лампы. Смертоносное вещество исчезло из пределов нашей досягаемости.

Если река надоедала, мы вытаскивали лодку на берег и отправлялись в лес на поиски попугаев, коршунов, лирохвостов, индеек, ястребов.

Я убивал копьем и ел всех этих птиц — хотя навсегда получил отвращение к мясу ястреба, а вот в ворону или какаду мне ни разу не удалось попасть. И не только мне — никому из нашего племени. Зато кустарниковые индейки и многие другие птицы, добывавшие корм на земле, не отличались особым проворством и платили дань за свою неповоротливость.

Ночью пылали костры, гудели диджериду, звучали песни, сопровождаемые аккомпанементом палок. Мы танцевали лунггур и бунггал, веселые, развлекательные корробори, совершенно не похожие на громоздкие танцевально-вокальные представления — символический кунапипи и праздник возрождения ябудурава.

Я страдал от насмешек друзей и от уколов собственного самолюбия из-за того, что никак не мог научиться играть на диджериду. Этот полый кусок дерева длиной шесть футов, шириной три дюйма считается традиционным музыкальным инструментом всех австралийских аборигенов. На самом деле это не так. Диджериду — исконная принадлежность племен к северу и западу от реки Ропер. Что же касается алава, мара, анула и гарава, то они поют и отбивают ритм палками. Для нас диджериду — инструмент чужеземный. Тем не менее с тех пор как он попал сюда, мы широко пользуемся им во время танцев.

Некоторые мои друзья, более способные, чем я, научились играть на диджериду за пятнадцать минут. Я же только пыхтел, стонал, рычал, дул и хрипел. Я извлекал из инструмента негармоничные звуки, смешившие до слез моих друзей, но, как ни старался, не мог выжать из него даже самой простой мелодии.

Чтобы играть на диджериду, надо уметь управлять своим дыханием. Правда, если приложить губы к мундштуку, а языком регулировать поток воздуха, чтобы извлечь отдельные звуки, можно произвести некоторый шум, но ведь вся прелесть диджериду в его певучей мелодичности, напоминающей орган. Ее же можно достигнуть, только вдыхая и выдыхая одновременно.

Попробуйте-ка разок, только смотрите не задохнитесь!

Я практиковался от рассвета до темноты: тайком уходил в лес, чтобы скрыться от насмешек и осуждения друзей. Они выслеживали меня и смеялись еще больше.

Специалисты подробно объясняли мне, что надо делать. Я точно следовал их указаниям. И каждый раз чуть не умирал от удушья.

Так я и не выучился играть на диджериду и всю жизнь чувствовал себя из-за этого униженным. Да и сейчас играю не лучше, чем в детстве, когда впервые взял диджериду в руки. Аборигену стыдно признаваться в этом. Тем не менее это так.

Я рад, что диджериду, по сути дела, не инструмент алава, иначе меня ждали бы не насмешки, а бесчестие. Кроме того, многие мои способности компенсировали этот недостаток. Я лучше всех бросал копье. Я бегал, как собака динго. Я хорошо ездил верхом. И еще мальчиком начал учиться тому, что умеют делать белые люди.

Вооруженный таким образом, я и сам мог насмехаться над насмешниками.

Увы, даже беззаботная жизнь маленького кочевника не ограждена в наши дни от настойчивых требований цивилизации, тяжким бременем лежащих на нас.

Вскоре после инициации я в один прекрасный день узнал, что мне придется посещать школу.

Каждый, кто помнит, какой пыткой оказался для него первый день учебы, поймет, насколько труднее он должен быть для маленького аборигена, если его родители лишены какого бы то ни было образования, а сам он ужасно робеет перед незнакомыми людьми и хочет знать только ту истину, которая начертана следами в книге леса.

Большинство белых детей получают какую-то подготовку в детских садах или у своих родителей. Они по крайней мере умеют еще до школы складывать по слогам простейшие слова и считать до десяти.

Но мы были кочевниками. Мой отец и дед, моя мать и бабушка не знали грамоты. Они не умели: ни читать, ни писать, ни считать и, уж конечно, никак не могли помочь мне готовить уроки.