Дуглас Локвуд - Я — абориген

Роджер лежал в высокой траве, там же, где упал. Он но двигался и жалобно всхлипывал, несмотря на то что, стараясь удержаться, искусал себе весь язык. Раз уж он плакал перед мужчинами, значит, страдания его действительно были невыносимы. Иначе он сумел бы сдержать себя в присутствии взрослых.

— Не трогайте меня, — стонал он, прижимая руки к бедрам.

Мужчины соорудили из кустов чайного дерева и лиан носилки и подложили их под тело Роджера. Как ни осторожно они действовали, процедура была очень болезненной. Мальчика отнесли в лодку и доставили в лагерь. Ко мне по-прежнему никто не обращался.

Мистер Порт встретил нас на пристани. Его холодные серые глаза праведника смотрели на меня с возмущением.

— Теперь, Филипп, ты знаешь что значит ослушаться взрослых, — произнес он. — Господь бог наказывает тебя. Господь бог справедлив.

Мне хотелось убежать, но я не мог оставить Роджера и был с ним, пока его не забрали в больницу миссии. Через несколько минут я услышал в радиорубке потрескивание оживавшей рации. Мистер Порт вызывал радиста, находившегося в Клонкарри, в семистах милях от нас:

— База Клонкарри! База Клонкарри! База Клонкарри! Говорит миссия на реке Ропер! У меня пациент. Мальчик-абориген, предполагаю перелом двух ребер. Можете прислать Летающего Доктора? У меня все… У меня все…

Несмотря на боль, Роджер Гунбукбук пытался улыбаться. Еще бы! Теперь он полетит на санитарном самолете в большой город, а вернувшись, на протяжении многих недель будет рассказывать у костра о том, что видел. Мне было жаль Роджера. Из-за боли он не мог как следует насладиться этой радужной перспективой.

А меня не ждало ничего хорошего. Мистер Порт, наверное, не скоро забудет о нашем ослушании, а так как я был старший из троих, будет попрекать меня. Так оно и случилось: длинная спокойная отповедь глубоко ранила меня и на много дней испортила настроение. Но раны, полученные дома, были еще чувствительнее: их нанесли палкой.

Вечером я отправился в загон и осмотрел лошадей. Ни одна не пострадала. Поймал мерина, на котором скакал, и, когда он стал меня облизывать, с благодарностью обнял его за шею.

— Ах ты, шалун! — сказал я. — И чего ты не смотришь на гору мистера Порта? Или тебе нравится быть непослушным? Тебе бы только бежать, бежать, бежать… Слишком уж ты любишь скакать галопом. А вот теперь Роджера повезут на летающей машине ремонтировать ребра.

Но вообще-то мои школьные дни протекали довольно спокойно. Труднее всего было высиживать долгие часы в классе, приобретая знания вместо практических навыков, которые можно было получить по ту сторону школьных стен.

Каждый день, затворяя за собой дверь в комнату, где меня запирали с мисс Дав или мисс Кросс и другими учениками, я чувствовал себя так, как если бы мне на ноги надели тяжелые кандалы. (Я видел их однажды, когда приходил полицейский из Ропер Бар.)

— Филипп, два плюс пять?

— А?

— Трижды семь, Филипп?

— Филипп, как ты напишешь слово «сонный»? Филипп, что значит «непослушный»? Ты мыл сегодня руки, Филипп?

Что я мог ответить? Что на отмелях около пристани плещутся баррамунди? Что в этом году особенно вкусные гуаны попадаются в Краю благоденствия ящериц? Что лодки для того и существуют, чтобы в них плавали, а лошади — чтобы на них скакали, что девчонки хуже нас, что копьями убивают рыб и животных, читать же надо следы, а не книги?

Обо всем этом я думал, пока учителя старались числами, словами и другими пустяками белых людей пробиться в мое сознание.

Зачем надо было писать food [27] Food — «еда, пища» (англ.) . Tucker — «сласти и еда» (англ.) . Австралийские аборигены обозначают вторым словом любую еду. , когда мы употребляли слово tucker [27] Food — «еда, пища» (англ.) . Tucker — «сласти и еда» (англ.) . Австралийские аборигены обозначают вторым словом любую еду. ?

Зачем надо было знать, что восемь плюс девять семнадцать, когда у меня нет столько пальцев?

Зачем было говорить «Доброе утро, мисс Дав!», если в тот день я приходил в школу под потоками тропического ливня, сопровождавшегося всеми трюками пиротехники природы?

Нет! Лучше уж было жить невеждой, чем забивать себе голову этими странными несуразицами! И я бы, наверное, по сей день остался чурбан чурбаном, не появись у нас в школе новая учительница — цветная девушка Маргарет Блитнер.

В ее жилах текла кровь аборигена. Она могла думать, как и мы. Не только она понимала меня, но и я мог ее понимать. Она непринужденно и даже сочувственно говорила о моем нежелании учиться. Это, конечно, вовсе не значит, что мисс Дав и мисс Кросс были плохими учительницами. Если я у них ничему не научился и во мне не пробудился интерес к знаниям, то виной тому только я.

Тем не менее с Маргарет я уже через несколько дней чувствовал себя на удивление легко и быстро научился читать и писать. В четвертом классе меня наградили перочинным ножом за хорошее поведение и успехи в занятиях — прежде я ни тем ни другим не отличался.

Через год я кончил пятый класс — мне тогда было немногим больше тринадцати лет. На этом мое официальное образование закончилось. В миссионерской школе пятый класс был выпускным. Мне дали самые элементарные познания и отправили плавать в океан жизни.

Только теперь началась подготовка к жестокой схватке с действительностью. Едва я вышел из классной комнаты, как ко мне подступились учителя племени. Очень скоро я убедился, что вопросы, рассматриваемые в учебниках, ничто против уравнения, которое начертано на наших досках: выжить = умение подкрадываться неслышно + хитрость + опыт.

Теперь должны были развиться заложенные во мне способности охотника и добытчика — такова была традиционная роль мужчины у аборигенов. Мисс Дав, мисс Кросс и Маргарет Блитнер учили меня по иностранным книгам. Отныне меня учило племя по книге леса, раскрытой передо мной.

Я должен был научиться ее читать. Если я останусь на реке Ропер, мне до конца дней моих придется содержать себя и свою семью. В стране алава нет работы и денег, торговли и магазинов, мясников и булочников, значит, мой желудок будет полон или пуст в зависимости только от того, насколько хорошо я изучу курс наук в школе второй ступени, насколько усвою основные правила поведения первобытного человека.

Я очень старался не ударить в грязь лицом.

В школе меня учили две белые женщины и девушка-полукровка. В лесу моим наставником стал Сэм Улаганг, смелый охотник из племени нганди, на десять лет старше меня. Он учил меня законам и обычаям племени, ибо его сестра, Нора Биндул, предназначалась мне в жены.

Если бы алава и нганди, ритаррнгу и нангубуйу были профессорами искусства жизни в университете леса, студенты-аборигены неизменно шли бы впереди остальных. Науки давались нам с трудом. Но в практических областях, от которых зависело наше существование, мы преуспевали.