Дуглас Локвуд - Я — абориген

Когда моя мать умерла, мне уже исполнился двадцать один год. Всю свою жизнь я прожил с ней в лагере отца. Но я никогда но слышал ее племенного имени и не знаю его сейчас. При мне ее всегда называли Нарой. Так и я называю ее в этой книге. Знай я ее настоящее имя, я бы все равно не упомянул его.

Иначе ее дух мог бы возвратиться, чтобы выяснить, в чем дело!

Моя мать умерла в больнице, заточенная, словно правонарушительница, на пустынном острове Алькатраз в заливе Дарвин с кучкой других жалких отщепенцев, белых, желтых, коричневых, черных, чье непростительное преступление состояло в том, что они заразились иноземной болезнью. Проказа! «И сказал Господь Моисею и Аарону… Священник осмотрит его, и если увидит, что опухоль язвы… видом похожа на проказу… то священник должен объявить его нечистым. У прокаженного… должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: Нечист! Нечист! Во все дни, доколе на нем язва, он должен быть нечист. Нечист он; он должен жить отдельно, вне стана жилище его».

Шесть тысяч лет спустя после того как господь бог наложил проклятие на израильтян, христианский миссионер взглянул на мою мать и сказал: «Нора, ты нечиста!»

И тут же ее выдворили из лагеря, чтобы она, раздираемая болью в разлагающемся заживо теле, до конца дней своих влачила существование одна, на чужбине, запертая на засушливом скалистом острове, где редкие деревья не спасают от безжалостного тропического солнца.

Больные называли свою тюрьму Сточным Островом. Там моя мать провела свои последние годы, быть может размышляя о странной судьбе женщины-язычницы, изгнанной христианским обществом за то, что в ней засел недуг, принесенный цивилизацией, которую она, женщина, только теперь лицезрела воочию. Из своего заточения она видела город Дарвин, видела, но посетить его смогла бы лишь после исцеления, а оно так и не наступило.

Теперь только ее искривленные кости лежат там, над болотистыми берегами, покрытыми зарослями мангровых, над проливом, населенным крокодилами, которые в миле от прокаженных стерегут священный материк, где против дурных суеверий борются тем, что осуждают суеверных людей.

Мою мать отвезли в Место ожидания смерти. Провожая ее, мы знали, что она не вернется. Очень немногие возвращались оттуда в те дни, когда еще не существовало сульфамидных препаратов. Там ее держали в душном железном бараке, с незнакомыми людьми, с которыми ее роднило одно: части их тела, сморщившись, отпадали.

Для успешного лечения проказы очень важна благоприятная обстановка, создающая у пациента более или менее хорошее настроение и желание выздороветь. Сточный Остров оказывал противоположное действие: «нечистые», которые туда попадали, надеялись лишь на быструю смерть. Многим даже в этом было отказано, и они в отчаянии продолжали влачить свое жалкое существование.

Моя мать была там в знойный летний день 1942 года, когда из-за грозовых туч вышли японские бомбардировщики и атаковали Дарвин. Она, словно с трибуны, могла наблюдать, какой ущерб наносили бомбы обществу, изгнавшему ее.

Несколько дней спустя метис Грегори Говард, тоже прокаженный, переправил семьдесят больных, в том числе мою мать, в уединенное место на материке, в тридцати милях от Дарвина, чтобы там переждать опасность японского нашествия.

Говард перевез их через узкий пролив на катере и на краю болот, заросших мангровыми, построил шалаши. Помогали ему одноногие, однорукие, одноглазые…

Хромой поддерживал слепого, слепой хромого. Больные брели, опираясь на палки, у одних не хватало ноги, у других руки были так изъедены болезнью, что их приходилось кормить с ложки. Кое-где, чтобы перебраться через грязь, им приходилось ползти на животе.

Вечером они, изможденные, падали и тут же засыпали вокруг костров, которыми старались разогнать мириады мошкары и москитов. Насекомые делали жизнь совершенно невыносимой даже для прокаженных, чувствительность которых притуплена нервным истощением.

Моя мать была одной из этих несчастных, впервые за много лет почувствовавших себя на свободе.

Провизию они несли с собой. Те, кто мог, охотились на гуан, ящериц, змей, разыскивали слизняков и личинки. Когда все припасы вышли, Грегори Говард один отправился на проклятый остров и привез продукты из оставленного там резерва.

Правительственный патруль — Гордон Суиней и Билл Гарней в сопровождении аборигена Крэба Билли неустанно разыскивали партию прокаженных, но болота, заросли мангровых, леса панданусов и десятифутовая трава цепко удерживали свою тайну.

Физически Говард был крепок и мог бежать. Ничто не мешало ему бросить остальных, чтобы те, кто еще передвигался самостоятельно, вернулись к своему племени. Вместо этого, понимая, что его подопечные нуждаются в помощи, он послал одного из париев в цивилизованный мир, отгородившийся от них. Посланный нес записку прокаженного, нацарапанную огрызком карандаша на клочке газеты: «Многоуважаемый господин Суиней! Все больные здесь, кроме троих, которые скончались. Билли проводит вас. Нам нужны лекарства и продукты».

Суиней нашел в лесу прокаженных и с помощью Говарда водворил их обратно в склеп на Сточном Острове, где они оставались до конца войны. Когда этот день настал, моей матери уже не было в живых.

О да, наша трагедия состояла в том, что мы были очень восприимчивы к этому и другим инфекционным заболеваниям цивилизованного человечества. Раньше мы не страдали от проказы, туберкулеза, сифилиса и даже такой сравнительно безобидной болезни, как корь, а потому и не успели приобрести иммунитета против них, когда среди нас появились посетители из Коричневого, Белого и Желтого миров.

На острове Грут-Айленд от кори умерло тридцать человек. Другая эпидемия, разразившаяся в Центральной Австралии, унесла двести жертв. Когда болезнь достигла Манингриды на реке Ливерпуль в северной части Арнемленда, санитарные самолеты, чтобы помешать ее распространению, сделали за сорок дней сорок три вылета.

Умножьте эти цифры на число всех племен Австралии, добавьте тех, кто погиб от пуль и зверств колонистов и целых карательных экспедиций против населения, посягнувшего на скот или воду овцеводов, более священную, чем святая вода, и вам станет ясно, почему численность аборигенов, составлявшая до появления белого человека более трехсот тысяч человек, теперь сократилась до пятидесяти тысяч.

Мой отец был ребенком, когда первые поселенцы проникли в глубь страны, двигаясь вдоль рек Ропер, Ходжсон и Лиммен. Это было задолго до того, как миссии и полиция принесли «закон» и «порядок». Я на всю жизнь запомнил рассказ отца о его детских годах.