Дуглас Локвуд - Я — абориген

В том же году, после того как я проработал несколько месяцев в лаборатории в Дарвине, я полетел с доктором Реймантом в северо-восточную часть Арнемленда — в Йиркала. Там мы осматривали джабов, гомаид, далвангов, мангалилли, гобабоингов и джамбабоинго.

По мнению историков, обитатели северной части Арнемленда — прямые потомки индийских дравидов, которые достигли Австралии на плотах или по сухопутному перешейку, якобы существовавшему много лет назад. Они смешались сначала с малайскими и макасарскими торговцами, задолго до белых мореплавателей пересекавших океан на своих прау, а затем с десятками других племен, и все же в их облике сохранилось что-то азиатское.

Я бывал в Йиркала и раньше, знал немного язык моей матери — джамбабоинго и отца — гобабоинго и мог служить доктору переводчиком. Мои услуги были нужны ему не меньше, чем у алава, в трехстах милях отсюда. То и дело мне приходилось объяснять этим невежественным людям, зачем мы привезли рентгеновский аппарат и что собираемся делать.

Доктора Рейманта отозвали в Дарвин, а я остался с сестрой миссии и продолжал бороться с племенными предрассудками. Через месяц я погрузил ценное оборудование на люггер миссии «Ларрапан» и отвез его сначала на остров Элко, а потом на остров Гоулберн. Туда приехал и доктор Реймант.

На Гоулберне я впервые встретился с маунгами. Это равносильно первой встрече негров и индейцев. Всю свою жизнь я жил в четырехстах милях от острова Гоулберна, но никогда не слышал о маунгах. Их язык был мне непонятен. Гоулберн отделен от реки Ропер труднопроходимой возвышенностью на полуострове Арнемленд, поэтому до моего появления здесь между маунгами и алава не было контактов.

И у тех и у других кожа черная, больше их ничто не связывает. Племена из Йиркалы праздновали кунапипи, хотя бы это роднило нас, но на Гоулберне не знали, что это такое. Наверное, точно так же — иностранцем в чужой стране — я чувствовал бы себя в Вест-Индии. И все же, когда мне удалось в конце концов преодолеть языковые барьеры, я и здесь нашел братьев и сестер, отца и мать и, уж конечно, тещу, которую должен был избегать.

Объяснялись мы по-английски, так что вначале от меня было мало толку как от переводчика. Но вскоре я научился понимать их речь, а через месяц уже обходился без пиджин-инглиш. Так за несколько лет работы на Арнемленде я овладел четырнадцатью самостоятельными языками.

Не подумайте, что это легко. Иногда мне хотелось плюнуть на все и уйти, и останавливало лишь сознание того, что я приношу пользу, убеждая этих людей лечиться. Наши языки обременены многочисленными заимствованиями. Часто меня вводили в заблуждение различные значения одного и того же слова. У джабу в Йиркале, например «бойюга» означает «огонь», а в Манингриде — «дикое яблоко». Андиляугван «огонь», называют «унгура», а нгулкпун в Майнору — «нгура».

Представьте себе, какое огромное число вариаций имеют хотя бы сто слов у пятидесяти племен. Мне же надо было знать не сто слов, а значительно больше, а только на одной Северной территории проживает двести племенных групп аборигенов.

И ни одна не имеет словаря!

Я теперь подолгу не виделся с семьей, но все же был счастлив, как никогда. У меня появилось чувство удовлетворения оттого, что я делаю нужное дело. Жизнь моя приобрела смысл, о котором я прежде не мог и мечтать.

Пока я жил с племенем на реке Ропер, на земле Ларбарянджи, которую до сих пор считаю своей, меня ждала в будущем лишь полукочевая жизнь. Я мог оставаться на одном месте, пока хватало кенгуру и валлаби. Как и мои предки во Времена сновидений, я думал о пище, о воде, о своей должности джунгайи при исполнении наших ритуалов…

Теперь я покинул племя и понял, что в жизни есть нечто большее, чем охота и выслеживание животных. Ho однажды я испытал горькое разочарование. В тот день — мы были на острове Крокер — доктор Реймант сказал:

— Филипп, я возвращаюсь в Дарвин. Но у меня есть работа, которая по силам только тебе.

«Может, — подумал я, — это вежливый способ отказаться от моих услуг, сказать, что он мне больше не доверяет?» Мы уже много месяцев работали вместе, и я старался быть внимательным. Не было случая, чтобы я не пришел в назначенное время. Этим я отличался от своих соплеменников, которые, к сожалению, обычно уходят на охоту именно тогда, когда они больше всего нужны. Я отказался от всех своих привычек и старался жить и вести себя, как белый. А доктор предлагал мне вернуться обратно к жизни чернокожего!

— Я хочу, чтобы ты прогулялся, — сказал он.

Так обычно на фермах увольняли рабочих, ставших ненужными, и я это прекрасно знал.

Я был поражен. С огромным трудом ухватился я за перекладину стремянки, так неужели теперь мою руку сорвут с нее? Неужели меня изгоняют из общества, когда я уже стоял на пороге и собирался присоединиться к нему? Неужели ниточка, связывающая меня с новым миром, порвется в тот самый миг, когда я думал, что она стала крепче? Или меня, как мячик, можно подкидывать вверх и бросать вниз по прихоти белого человека? Неужели он может распоряжаться мной, как ему заблагорассудится?

— Прогулялся! — вскричал я в ярости. — Прогулялся! — На сердце легла тяжесть.

— Да, я хочу, чтобы ты прогулялся, — повторил он и, заметив наконец мое возмущение, добавил: — Но это будет не обычная, а медицинская прогулка. Я хочу, чтобы ты разыскал и осмотрел твоих сородичей, кочующих в лесах… маунгов, валанг, иваижа, живущих на Арнемленде, между островом Крокер и Оэннелли… по Куперс-Крику, Мургенелле и Биррадуку. Ты — единственный, кто может это сделать.

Доктор говорил ласково. Глаза его просияли, когда он заметил, как огорченное выражение сменилось на моем лице улыбкой. Меня охватила радость, в тот миг я любил этого белого человека, ставшего моим другом во время совместной работы ради любимого нами обоими народа. Этот белый трудился на благо черных до тех пор, пока годом позже не умер от сердечного приступа.

— Я пойду, — сказал я с готовностью. — Когда надо выходить?

— Как только будешь готов, — ответил он. — Возьми с собой двух человек — носильщика и переводчика. Я заметил, что ты разговариваешь с иваижа по-английски. Ты что, не знаешь их языка?

Ничто не ускользало от его внимания.

— Знаю, но плохо. Я учусь.

— Мы получили сведения, что у них проказа, — сказал доктор. — Я не удивлюсь, если выяснится, что племена скрывают больных. Они еще боятся лепрозориев. Если найдешь прокаженных, твоя задача — убедить их лечиться. Возьми с собой медицинскую сумку и лечи все болезни и болячки, которые сможешь правильно определить. Больше я ничего не могу сказать. Тебе предстоит идти долго.

— Сколько? — спросил я. — Впрочем, это безразлично.