Дуглас Локвуд - Я — абориген

Для этих людей вода — жизнь. На их диалекте «вода», «жизнь» и «лагерь» обозначаются одним словом, то есть все три понятия — синонимы. В некоторых подземных протоках вода сочится еле-еле, за сутки ее набирается не больше галлона. Целые общины существуют этими скудными запасами, и для обитателей пустыни местонахождение источника — тайна племени, которую никогда не выдают чужакам.

Что пинтуби думали обо мне, искушенном черном человеке, происходящем из той же, что и они, мужественной расы, которая пятнадцать тысяч лет назад завоевала континент? Что они думали об аборигене, который остриг себе волосы, выбрил лицо, надел ботинки и платье и сел за руль автомобиля? Но если даже это их удивляло, то что же должны были думать обитатели земли, не знающей белого человека, о самолетах, пролетавших над территорией их племени? За кого они принимали этих чудовищных механических птиц? Каким образом народ, никогда не видевший колеса, мог понять машины, сменившие колеса на крылья?

Но даже среди этих людей каменного века я нашел подтверждение того, что предки у нас общие. Вскоре после нашего приезда ко мне подошел голый грязный старик, весь заросший волосами, и спросил через переводчика:

— Ты из какой «кожи»?

— Бунгади, — ответил я.

— А! Я твой дядя. А вот твои племянники.

Через несколько минут молодые люди, только что явившиеся из пустыни, называли меня дядей.

В этой стране я впервые увидел огромные следы человека-демона, отпечатки ног, которые если и принадлежали человеку, то только какому-нибудь доисторическому обитателю пещер. Но в конце концов находили ведь в Гималаях еще более странные следы и верили, что они оставлены человеком.

Следы потрясли меня. К счастью, со мной был Бобби Булгар, который объяснил, что это такое, иначе я, возможно, спустился бы в русло крика, пригнулся пониже и постарался уйти как можно дальше от этого места.

— Здесь проходил верблюд, — сказал он.

Через несколько минут мы догнали животное, оставившее следы. Горбатый гигант пыльно-желтого цвета спокойно что-то пережевывал и не внушал ни отвращения, ни ужаса. Он попал сюда с афганскими погонщиками, которые через песчаные дюны и бесконечные заросли спинифекса, покрывающие центральную пустыню континента, везут товары для женщин Запада.

При малейшей возможности я хватался за микроскоп и вскоре научился пользоваться им не хуже опытного патолога. Доктор Лэнгсфорд показал мне, как читать анализы и исследовать кал на глисты, острицы и солитер. В конце концов я получил почетное задание делать анализы на каждой ферме.

Однажды доктор спросил:

— Филипп, хочешь послушать сердце в мой фонендоскоп?

Хочу ли я! Простая трубочка без проводов, в которую можно было услышать сердце и легкие, уже давно влекла меня.

Я приладил наушники, а доктор Лэнгсфорд приложил фонендоскоп к груди старого аборигена.

— Что ты слышишь? — спросил он.

— Гайки и винты разболтались, — ответил я. — В клапанах шум. Подшипник, видимо, поизносился. Да и поршень стучит.

Доктор засмеялся, но я-то говорил совершенно серьезно. Для меня человеческое сердце было мотором, который в зависимости от срока своей службы и состояния давал равномерные вспышки во всех цилиндрах или допускал перебои. Прислушиваясь, я мог определить, хорошо ли работает мотор. У того, который был сейчас передо мной, надо было по крайней мере отшлифовать клапаны.

— Забудь о моторах и расскажи, что ты слышишь — сказал доктор.

— Волны с грохотом бьются о берег, одни ударяются тяжело, другие полегче. Вот идет новый вал…

Старый вайлбри, унизившийся до того, что его грудь прослушивал с помощью приспособления белого человека такой же абориген, как он сам, посмотрел на доктора и приложил указательный палец к виску.

— Может, этому парню надо в голове сделать смазку, а? — спросил он.

Все три месяца, пока я ездил с доктором Лэнгсфордом, он платил мне жалованье из своего кармана. Выполняя поручение правительственной службы здравоохранения, доктор работал с утра до вечера в таком отдаленном уголке земли, где просто нельзя обойтись без помощника. Тем не менее правительство считало, что в нем нет необходимости. И доктор платил мне из собственных средств.

Я остался навсегда благодарен доктору: поездка с ним изменила всю мою жизнь. Я знал, что хотя и вернусь в свое племя на реке Ропер, но никогда уже не забуду общения с доктором. Благодаря ему я понял, как нужна моему народу медицинская помощь. И когда мне потом снова предложили подобную работу, я не колебался ни минуты. Сейчас, в 1962 году, я продолжаю работать санитаром в больнице и водителем санитарной машины.

Доктор Лэнгсфорд не только платил мне жалованье. Когда мы возвратились в Дарвин, он оплатил билеты на поезд и самолет для всей моей семьи.

Впервые в жизни Анна Дулбан из племени вандаранг, жена Вайпулданьи из племени алава, увидела населенный пункт, больший, чем миссия на реке Ропер.

Магазины, нескончаемые ряды домов, неоновые огни, сотни легковых и грузовых машин восхищали и пугали ее. В конце концов страх взял верх над восхищением, и она попросилась обратно домой, где на просторах бродят кенгуру, где находится Ларбарянджи, племенная земля ее мужа, где есть баррамунди, яйца черепах, корни лилий. Ее тянуло прочь от города больших и дурных вещей: кинобоевиков на широком экране, от продажи из-под полы спиртных напитков в кустах и на москитных болотах около селения аборигенов Багот, от распущенности и безнравственности его разношерстного населения, которое утратило связи с племенем и лишилось законов, установленных их «сновидениями».

— Билеты, пожалуйста, доктор Лэнгсфорд.

И он оплатил проезд Анны и детей обратно на Ропер. Я тоже решил, что мне пора сбросить цивилизованное платье и снова стать аборигеном, пока я не разучился выслеживать животных, охотиться и ходить без устали.

— Увидимся на Ропер, — сказал я Анне. — От Матаранки я пойду пешком. Мне необходимо поохотиться.

Вскоре после рождества, в разгаре знойного тропического лета, на берегу реки Уотерхауз, сближающейся здесь с шоссе Стюарта, я встретился со старым аборигеном-торговцем.

— Мне нужны копья для путешествия, — сказал я. — Два копья с железным наконечником и два для рыбной ловли. Могу обменять их на деньги и на табак.

— Далеко ли ты собрался? — поинтересовался торговец.

— В Ларбарянджи. К алава, что живут за отмелью на реке Ропер. К моей семье. К моему отцу Барнабасу Габарле, к моему дяде Стэнли Марбунггу. К Сэму Улагангу, охотнику и объездчику лошадей…

— Это далеко, — сказал торговец. — Ты будешь идти много месяцев.

— По меркам белого человека — сто пятьдесят миль. Я подсчитал, что пройду не больше двух месяцев. Попутно побываю у друзей: у мангараи на ферме Элси, где похоронен старый Малука; у налакан в долине Ропер; у янгман в Мороаке; у ритаррнгу в Урапунге.