Дуглас Локвуд - Я — абориген

Я сказал, что подумаю и дам знать о своем решении. Предложение Спригга казалось мне привлекательным. После войны я ни разу не уезжал с реки Ропер и никогда не бывал в Теннант-Крике, Алис-Спрингсе, Кимберли…

Если я соглашусь поехать, я увижу многие племена: мудбра в Викториа Ривер Даунс, гуринджи на Вейв Хилл, карама, джаминджун, гулаваранг, вайлбри, нгарингман, ванджира, муриванг, гарангуру, варраманга — одним словом, десятки этнических групп, и в каждой из них есть секция, к которой я примкну, как только приеду. У меня появятся новые дядья, отцы, кузены, даже тещи, с которыми я не имею права общаться и на которых не должен смотреть.

На следующий день я известил Дэна Спригга о своем согласии.

— Это хорошо, — сказал он. — Доктор Лэнгсфорд тоже начинал с низов, а теперь достиг вершины в своей профессии. Может, и тебе повезет. Учись у него. Встав на этот путь, больше с него не сворачивай. Не возвращайся в племя. Читай и работай. Будешь об этом помнить и соблюдать законы белых — станешь когда-нибудь знаменит. Может, твое имя даже появится в газетах.

Эта возможность казалась мне тогда весьма отдаленной. Ведь я был всего лишь невежественный абориген, имя которого можно прочесть только по отпечаткам следов вокруг лагеря в лесу.

— Прославился ведь Альберт Наматжира, художник из племени аранда, — продолжал Спригг. — Может Филипп Робертс, Вайпулданья, станет так же известен.

— Может быть, — согласился я, не очень-то в это веря.

Мое великое приключение началось через две недели.

Доктор Лэнгсфорд и его жена приехали на вездеходе и попросили меня проверить запасные части. Нам предстояло длительное путешествие по пустынным дорогам, где нет ни гаражей, ни грузовиков с буксиром, ни закусочных, ни молочных баров, ни гостиниц, ни мотелей.

Мы направлялись в северо-западную часть Северной территории, необъятный край, раскинувшийся больше чем на сто тысяч квадратных миль, который насчитывал, однако, меньше ста белых жителей.

В этой огромной скотоводческой стране, где ближайших соседей часто разделяло расстояние не менее двухсот миль, когда-то находилась самая большая в мире скотоводческая ферма, Викториа Ривер Даунс, владевшая тринадцатью тысячами квадратных миль земли. Часть ее забрало правительство, но и после этого у фермы осталось шесть тысяч квадратных миль, или три с половиной миллиона акров. Не так уж мало, надо сказать.

Соседняя ферма, Вейв Хилл, была не меньше. В этой стране милями измеряли земельную площадь, а расстояния определяли по времени, необходимому для того, чтобы их покрыть. «Инвервей в полудне пути отсюда», — говорили здесь.

Поэтому нам надо было иметь с собой все необходимое, в том числе и на случай аварии. Я проверил запасные части, инструменты, лопаты, кирки и топоры и убедился, что нам не страшна даже Великая песчаная пустыня. Экспедиция везла с собой запасные баллоны с водой и горючим, три ружья — из них ни одно ни разу не выстрелило, — киноаппараты, крутившиеся непрерывно, и аборигена из племени алава, который в случае необходимости мог охотиться или пойти за подмогой.

В первую неделю я только крутил баранку и следил за мотором. Положение изменилось в Викториа Ривер Даунс, где надо было осмотреть человек сто аборигенов.

В один прекрасный день доктор Лэнгсфорд показал мне какой-то странный аппарат и сказал:

— Это микроскоп. Он увеличивает микробы и другие ничтожно малые величины, которые мы не можем разглядеть невооруженным глазом. Расскажи мне, что ты видишь под этим стеклом.

Я посмотрел в окулярное стекло и поразился тому, что увидел в волшебном зеркале.

— А! Билабонги, реки, холмы и горы, — сказал я. — Это картина земли.

— Не совсем, — сказал доктор. — В хаосе, который открывается твоему взору, есть нечто важное. Ты не можешь его выделить?

— Какой-нибудь ориентир? — Я мог теперь мыслить понятиями фотографа.

— Если хочешь, то ориентир, — сказал он. — Но ориентир особого рода.

Я снова посмотрел, но смог различить лишь долины, деревья, русла рек и очертания земли — так мне, во всяком случае, показалось. Так же как белый человек не замечает прячущихся в лесу кенгуру и птиц, которые хорошо видны мне, так и я был слеп в этом мире линз, призм и увеличенных до неузнаваемости предметов.

Наконец доктор Лэнгсфорд нарисовал мне яйцо глиста. Он объяснил, что его можно разглядеть только в микроскоп и что он виден сейчас на предметном стекле. Я опять приложился к микроскопу и теперь наконец узнал тело, изображенное доктором Лэнгсфордом. Значит, в анализе, взятом в тот день у аборигена, есть яйца глистов.

Я был поражен. Глисты нанесли страшный вред моему народу — это я хорошо понял за годы жизни на реке Ропер. А теперь я впервые увидел источник этого зла.

Закончив в тот день прием, доктор Лэнгсфорд заметил, что микроскоп как магнит притягивает меня. То и дело я подходил к нему и подолгу внимательно вглядывался в стекло. Тогда он принес мне несколько анализов и сказал,

— Ну-ка попробуй, поработай с ними.

Доктор показал, как настраивать аппарат, и оставил его мне для развлечения.

Я клал под микроскоп все, что вздумается. Волос с моей головы выглядел под линзой причальным канатом океанского теплохода, а корни его — ветками с голого дерева. Песчинка превращалась в гору кварцита.

Беспредельное увеличение знакомых вещей казалось мне настоящим чудом. Первое приобщение к медицине поразило меня до глубины души и пробудило желание узнать больше.

Последовали новые уроки. Я научился стерилизовать инструменты в кипящей воде и наполнять шприц для подкожного вливания.

Я видел, как доктор Лэнгсфорд и его жена делали прививки манту сотням моих соотечественников. После каждого пациента они прокаливали иглу над огнем. «Смешно, — думал я. — Разве только раскаленная игла может пробуравить кожу?»

Впоследствии я понял, что это одна из многих предосторожностей, к которым прибегают врачи, чтобы не переносить микробы от одного пациента к другому.

Теперь я поражался полному отсутствию у нас гигиены. Сколько болезней передается в лагерях через общие сосуды для питья, которые никогда не моются! Наблюдая, как лечит больного доктор Лэнгсфорд, я спрашивал себя, приносят ли пользу наши лекарства: будига, гуйя, листья чайного дерева… Действительно ли примочки из настоя прокипяченной коры камедного дерева помогают при проказе?

Некоторые аборигены боялись «белого колдуна». Обрезание и знахарские способы лечения были доступны их пониманию. А этот человек с его стеклянными и железными москитами…

Доктор Лэнгсфорд говорил споим перепуганным пациентам:

— Подойди, парень, поближе, дай москиту укусить тебя. Внутрь ничего не войдет, он укусит только кожу.