Сергей Носов - Книга о Петербурге

Государь не воспользовался возможностью оценить патриотический подъем театральной публики и посмеяться над английским флотом в сатирических байках старого моряка, роль которого исполнял автор текста Григорьев 1-й, — все-таки Николая Первого, надо полагать, больше интересовала другая сцена — акватория Финского залива, хорошо обозреваемая с балкона Морского кабинета под крышей Коттеджа, летней петергофской резиденции, а еще лучше — с той самой возвышенности под Ораниенбаумом, где была специально построена вышка.

С некоторых пор эти почти забытые стихи возвратили себе благодаря интернету некоторую известность — причем в той же мере, пожалуй, что и события, которым они посвящены. А то, что большинство образованных ленинградцев, не чуравшихся вопросов истории, даже краем уха не слышали в прежние годы об этом историческом эпизоде, может сегодня показаться, думаю, очень странным кому-нибудь, кто как некую данность воспринимает вот это:

Николай Некрасов. Правда, авторство он свое поначалу скрыл, обозначившись в оглавлении седьмой книжки «Современника» за 1854 год примечательными тремя звездочками. Голос античного хора почти. Сказать по-другому: редакционная передовая на открытие номера. В любом случае авторство тут неуместно.

Эпиграф из «Клеветникам России»: «Вы грозны на словах, попробуйте на деле! Пушкин ».

Дата под стихотворением «14 июня, 1854 года» — с добавлением в скобках: «(В день появления соединенного флота вблизи Кронштадта)».

Однажды случится этой дате перекочевать в название: в год окончания войны Некрасов напечатает «14 июня 1854 года» в своем поэтическом сборнике и на этом тему закроет — в иные прижизненные книги поэта стихотворение не войдет. Да и вообще сказать, чьи-либо воспоминания об этом противостоянии менее всего станут отвечать столь возвышенному пафосу. «Жребий», исторгнутый «всесильною рукою», никого не потряс — удивил скорее.

Грозный союзный флот отошел и в 1855-м. Вице-адмирал Дондас последовал прошлогоднему примеру своего незадачливого предшественника. Но после того, как два корабля подорвались на минах. Не сильно. Однако же впечатляюще.

Мины в обороне Кронштадта сыграли тогда решающую роль.

Ни о минных заграждениях, ни об укреплении морских батарей, ни о пятнадцатикилометровых линиях подводных ряжевых преград и ни о чем подобном русская общественность не информировалась.

Англо-французская тоже.

После войны отставной адмирал Нейпир, порицаемый соотечественниками, посетит Кронштадт — в частном порядке. И облегченно вздохнет: он все правильно сделал, тогда отступив. Кронштадт был неприступен.

Кронштадт до 1996 года был закрытым городом. Простому смертному туда было трудно попасть — только по официальному приглашению местного жителя и после соответствующей проверки органами, которые у нас было принято называть компетентными. Он оставался закрытым, даже когда до острова дотянулась ветвь дамбы.

Город давно уже в административных границах Петербурга, но его жители продолжают мыслить себя (во всяком случая, некоторые утверждают это за весь Кронштадт) исключительно кронштадтцами. Мой знакомый переехал в Кронштадт из центра Петербурга и на вопрос, где он живет, кто бы ни спрашивал его — москвич, одессит, парижанин, отвечает: «В Кронштадте». Выражение «Мы из Кронштадта» в мои школьные годы говорило само за себя. Так назывался довоенный фильм, посвященный событиям Гражданской войны: моряки из Кронштадта героически защищают Петроград от Юденича. Может, я фильм и не видел (вот не помню), мне кажется, мало кто видел из нас, он вышел задолго до нашего рождения, но афиша к фильму была хорошо известна — ее печатали как документ в различных изданиях: гордые матросы с камнями на шее, готовые встретить смерть от врагов. Так что в наших детских разборках «Мы из Кронштадта» могло означать лишь твердость позиции — не отступлю. Оно же было веселым ответом на чью-нибудь похвалу за достойный поступок. «Ну ты молодец!» — «Мы из Кронштадта!» Хотя большей популярностью пользовалось «Нас мало, но мы в тельняшках», вроде бы севастопольского происхождения, но ленинградцам упорно казалось, что это кронштадтское, и более того — из того фильма.

Кронштадтская исключительность отражалась даже в байках вроде той, когда два мужика, встретившись в бане, сразу узнали друг в друге коренных кронштадтцев, — дело в том, что в прежние времена в родильном доме Кронштадта работал врач, практиковавший завязывание пуповины особым узлом.

«Ленинград — город трех революций». Кронштадт, который от столицы империи обособлялся административно (так же как от материка — географически), уж тем более место всех революций. В девятьсот пятом Кронштадт восставал спорадически. Он продолжал бунтовать, даже когда был издан манифест, дарующий конституцию.

Воззвания, неповиновение, самосуд, трибунал, расстрелы. Пьяный угар. Индивидуальный героизм. Коллективная солидарность. «Из искры возгорится пламя» — это по-ленински для всей России. Для Кронштадта искра — взрыв. За пять месяцев до того, как с него сорвут эполеты и, подгоняя штыками, поведут по городу на расправу, военный губернатор Кронштадта адмирал Р. Н. Вирен писал в частном письме: «…достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе с судами, находящимися сейчас в Кронштадтском порту, выступит против меня, офицеров, правительства и кого хотите. Крепость — форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль — через минуту раздастся взрыв» ( Крестьянинов В. Я. Кронштадт. Крепость, город, порт. СПб.: Остров, 2014. С. 109). Пятимесячная «минута» по масштабам нашей истории истекла в конце февраля семнадцатого. Царь еще не подписал отречение, а в Кронштадте начался большой самосуд — в течение каких-то часов были убиты десятки флотских офицеров, включая адмиралов. Февральская революция была отнюдь не бескровной.

Кронштадт отказывался присягать Временному правительству — не потому, что не признавал, а просто из принципа. Кронштадтские моряки приветствовали Ленина на Финляндском вокзале. Июльский кризис в значительной мере был вызван матросами Кронштадта, сошедшими со своих кораблей у Николаевского моста. Они пришли в Петроград свергать Керенского, но, не зная, что делать, отправились к особняку Кшесинской послушать большевиков, и Ленин, пытаясь не выдать растерянности, бросал им с балкона общие фразы о революционной бдительности. Через день он уже прятался от Временного правительства. А через четыре месяца, 10 октября, на квартире левого меньшевика Суханова (однофамильца расстрелянного лейтенанта, в свое время укравшего с кронштадтского минного склада фитиль для бомбы, которой убили Александра II), нелегал Ленин будет убеждать нерешительных членов ЦК взять курс на вооруженное восстание: он-то знал — за его спиною Кронштадт. Ау, «Аврора»!