Сергей Граховский - Рудобельская республика

— Берите самых сознательных и надежных красноармейцев, потому что контрреволюционные златоусты и краснобаи не скупятся на обещания, выдвигают самые привлекательные лозунги, только бы перетащить на свою сторону неустойчивые элементы, — объяснял Ревинский. — От Овруча на Мозырь пробуют прорваться петлюровцы. Их должны были задержать бойцы Тульской бригады, но они почему-то очутились в Гомеле и подняли мятеж. Ни в коем случае нельзя открыть дорогу петлюровским бандам на Гомель. Здесь каждый час решает. Готовьте бойцов и оружие. Чем скорее, тем лучше.

Соловей внимательно слушал председателя уездного ревкома и мысленно прикидывал, кого взять из своего батальона. Люди у него были разные: и латыши, и венгры, несколько немцев, были и поляки, а больше свои, местные, и рудобельских немало — Анупрей Драпеза, Демьян Пархимович, Тит Толстик, Фома Коберник. На них как на самого себя можно положиться.

К Соловью подошел Молокович:

— Поднимай, Александр, своих. Захватите побольше патронов, гранаты, пулемет и на первое время харчи. А я на станцию приведу тебе подкрепление. Доберемся на место, там ясно будет, что делать.

— Ну, я пошел.

Соловей повернулся через левое плечо и еле удержался, чтобы не козырнуть, стукнул стоптанными каблуками разбитых сапог и исчез за дверью.

В вагоны грузились на рассвете. Под утро мокрый снег прихватило, он посерел от сажи. На откосах чернели проталины, из-под ноздреватого снега виднелись прошлогодние будяки, небо было темно-лиловое и холодное. На путях стояли разбитые товарные вагоны с облезшими немецкими надписями. В голове эшелона сипел и попыхивал присадистый паровозик с длинной, как голенище, трубой. Из нее валил густой белесый дым, — дрова, наверное, были сырые, и это беспокоило Соловья.

— Сколько мы будем, брат Прокоп, на такой кляче тащиться до Гомеля? — спросил он у Молоковича.

— В Жлобине сменим паровоз. Ты дай кочегару в помощь пару хлопцев. Пусть шуруют и смотрят, чтобы машинист живей поворачивался.

Командиры погрузились последними. Паровоз сипло загудел, зачихал, поднатужился, заскрипели старые, разболтанные телятники и медленно покатились по рельсам мимо Телуши, Красного Берега и Малевичей.

Эшелоны с могилевскими курсантами и добровольцами из Рогачева уже стояли в Жлобине и ожидали отправки на Гомель. Командиры собрались у коменданта боевого участка Прокопа Молоковича.

Вместе с начальником школы вошел человек в кожаной куртке, подпоясанный патронташем. Ему удалось прорваться из Гомеля, чтобы доложить губкому партии, что произошло в их городе. Он торопливо рассказывал командирам:

— Восемнадцатого марта шестьдесят седьмой и шестьдесят восьмой полки Второй Тульской бригады выступили под Овруч на петлюровский фронт. В полках затаилось немало офицерья. Солдатский паек и так невелик, а они еще его каждый день урезали. Нашептывали солдатам, что в Красной Армии их ожидает голодная смерть, что Колчак, Деникин и Петлюра не сегодня-завтра задушат советскую власть и перевешают всех коммунистов. Призывали оставлять фронт и возвращаться по домам. Начальником хозчасти полка был царский офицер Стрекопытов. Он и посадил красноармейцев на голодную норму. А командир полка Мочигин подстрекал самых отсталых солдат арестовать командира бригады Ильинского и комиссара Сундукова и выдать их Петлюре, а самим бросить фронт и отправляться в Тулу. Пятнадцатый батальон взбунтовался, захватил эшелон и начал митинговать в других полках. Нашлись и там бывшие золотопогонники. Эшелоны мятежников направлялись на станцию Гомель-Полесский; там к ним присоединилась Четвертая бригада отдельного артиллерийского дивизиона. На фронте с комбригом осталось человек двести верных революции бойцов и бронепоезд. Они и сдерживают натиск петлюровцев. А мятежники захватили вокзал, начали арестовывать коммунистов, снимать наши посты и требовать, чтобы их отправили в Тулу.

Председатель уездного комитета товарищ Хатаевич как раз перед этим выехал в Москву на VIII съезд партии, а члены ревкома, укома партии и работники ЧК решили уговорить мятежников возвратиться на фронт. Пускать взбунтовавшуюся толпу на Тулу никак было нельзя, потому что в Брянске только что прокатились контрреволюционные мятежи, а эти головорезы могли зажечь их снова.

Товарищ Комиссаров, редактор газеты Билецкий, продкомиссар Селиванов и вожак железнодорожников Володько отправились на Полесский вокзал, чтобы поговорить с мятежниками. Их встретили штыками и пулеметами. Уездный комитет решил принять бой, чтобы не дать мятежникам соединиться с петлюровцами.

— А какие силы у ревкома? Сколько они могут еще продержаться? — спросил Соловей.

— Силы самые незначительные: интернациональный отряд ЧК да человек триста кое-как вооруженных коммунистов. Есть и такие, что впервые держат винтовку. Вот, считай, и все силы. На караульный батальон надежда слабая, мятежники и туда пробрались… Держатся ли наши еще — неизвестно. Мятежники сразу же выпустили из тюрьмы человек четыреста уголовников. Начались разбои и грабежи, бандитский разгул.

Ревкомовцы и коммунисты города заняли гостиницу «Савой» и, как могут, держатся. Но у них только один пулемет и очень мало патронов.

Бандитские руководители объявили себя «Повстанческим комитетом Полесья» и в листовках пишут, что советская власть в Гомеле свергнута. Вот полюбуйтесь. — Он вытащил из кармана кожанки измятый листок серой бумаги и протянул Молоковичу. На листовке крупными буквами было напечатано:

«Сего 24 марта я, по избрании повстанческим комитетом, принял на себя обязанности командующего войсками гомельской группы, восставшими против правительства большевиков и Ленина.

— Ну, гады! — скрипнул зубами Соловей. — Мы ему копыта по самый хвост выдернем. Теперь все ясно! Даешь Гомель!

Состав с двумя паровозами прогрохотал по мосту за Днепр.

На полях снега почти не было, только в бороздах да канавах лежала мокрая снежная каша, похожая на овсяный кисель. И небо прояснилось: густой порывистый ветер гнал низкие седые тучи.

На площадке перед паровозами стояли три красноармейца с винтовками и вглядывались в набегающее железнодорожное полотно. Поезд проскакивал разъезды и станции, нигде не останавливаясь. Соловьевы бойцы подбрасывали в топку дрова и подбадривали машиниста: «Крути, Гаврила!», «Дуй на всю железку!». И тот крутил. Поезд мчался сквозь густую серую мглу.

Под вечер остановились на небольшой станции Уза. Было холодно и сыро. В затишье, за заборами и пакгаузами, загудели, запылали костры. Мокрые шинели красноармейцев задымились паром, а небритые лица в отблесках пламени казались медно-красными.