Сергей Граховский - Рудобельская республика

— Лоб у Стрекопытова твердый, и его сразу не прошибешь, — сказал он на этом коротком военном совете, — а губить людей зазря жалко, да и глупо.

— Ты что же предлагаешь? Пятки смазывать? — резко спросил Молокович.

— Бегут только трусы и шкурники, но где силы нехватка, там, братцы, хитрым надо быть и смекалистым. Кто со мной пойдет в город?

Многие смотрели на Соловья и ничего не понимали. Он заметил смятение бойцов и стал растолковывать:

— Надо незамеченными проскользнуть в город, поднять в этом осином гнезде хороший тарарам. Создадим панику, закрутятся бандюги от страха, как вьюны на сковородке, тогда и части наши ударят с фронта. А пока что играйте с ними в кошки-мышки — постреливайте время от времени. — Он помолчал и обвел всех усталыми подобревшими глазами. — Ну так кто?

Поднялись Гурский, Шолом Агал, Кроль, Тараевич, Демьян Пархимович — всего двадцать семь человек.

На улице сгущался мрак. Между низкими мохнатыми тучами сиротливо мерцали две-три далеких звезды, в голых ветвях завывал ветер.

Через полчаса все двадцать семь человек собрались возле своего командира и не узнали друг друга: в свитках, подпоясанных веревками, в замызганных кожушках, в драных зипунах, дырявых, облезших треухах, на ногах — лозовые лапти и морщаки.

У кого сума свисала через плечо, как у нищего, у кого за спиной болталась тощая котомка.

— Теперь и родная мать не узнает, — радовался Соловей, глядя на своих хлопцев, и они похохатывали, осматривая друг друга. Командир объяснял каждому, как ему пробираться, что говорить, если кто остановит, и что делать в городе.

Одна группа двинулась к реке. Сподручней всего было пройти по крутому берегу Сожа, сквозь заросли ракитника. Шли по два, по три, по одному. Вторая группа растворилась в густом ельнике возле железнодорожного полотна.

Электростанция в Гомеле не работала. Только кое-где мигали желтые квадраты окон. Дома тревожно примолкли, словно вымерли и опустели. На темных улицах горланили пьяные бандиты, барабанили в закрытые ворота, лупили прикладами в гулкие жалюзи лавочек. Раздавались нестройные голоса, горланившие похабные припевки, кто-то смачно и бесстыдно матерился. Отчаянный женский крик, казалось, разрывал густой влажный воздух.

Соловей пробрался на Либавский вокзал. На перроне горел закопченный фонарь. Солдаты волокли в вагоны какие-то узлы, кули муки, ящики, женские шубы. Похожий на вахмистра усатый солдат напялил на островерхую шапку черный котелок, а через плечо перебросил длинное платье с кружевными оборками.

Пьяные солдаты орали, матюкались, толкались, вырывали друг у друга какое-то барахло, хватались за грудки. Тарарам стоял на вокзале и в вагонах. Никто ни на кого не обращал внимания, и Соловей пожалел, что не привел сюда целый взвод. Он вместе с Шоломом Агалом отошел за пустой вагон, вытащил из-под свитки гранату бутылку и швырнул ее в единственный на перроне фонарь. Прогрохотал взрыв, за ним второй, третий.

На вокзале начался невообразимый переполох: вопили раненые, ничего не понимающие солдаты бросились к вагонам, оттуда стали стрелять и выпрыгивать навстречу обезумевшие от паники мятежники. Кто-то тонким бабьим голосом закричал: «В ружье!» Часть бандитов сиганула через ограду на привокзальную площадь, но и там загремели взрывы. Похоже было, что в город ворвались красные и они сейчас были на каждой улице, за каждым углом и домом. Паника ширилась. В темноте метались бандиты, бросали награбленное барахло, стаскивая один другого, забивались в вагоны, палили, не глядя куда, лишь бы отогнать помутивший разум страх. Когда поезд тронулся, вслед ему полетели гранаты. Сверкнуло пламя, со свистом брызнули осколки.

Никто не мог понять, как очутились в Гомеле большевики. Пальбу и взрывы в городе услыхали заслоны и начали отходить к железнодорожной ветке на Речицу. Стреляя на ходу, на гомельские улицы хлынули смоленские, бобруйские и брянские отряды. Многие и не догадывались, кто им расчистил дорогу в город, а если бы и знали, сразу не поверили бы, что двадцать семь отважных хлопцев, одетых в свитки и лапти, решили судьбу всей операции.

Мятежники бежали на Речицу и Калинковичи. Не успевшие выскочить из города искали спасения на глухих улицах и в переулках.

Тараевич со своими хлопцами увидел возле казармы четыре орудия в упряжках. Красноармейцы с гранатами на боевом взводе и наганами в руках вскочили во двор. Там было пусто. Они оседлали коней и с грохотом помчали батарею навстречу своим, что наступали на город из Прудка.

Горела башня во дворце князя Паскевича, подожженная снарядами стрекопытовцев. Высоко вздымались клубы дыма, полыхало зловещее багровое пламя. В его зареве люди и лошади казались огненно-красными густыми тенями.

Группа Логвиновича прорвалась в парк. Ноги скользили по перепревшей прошлогодней листве, по лицам хлестали упругие мокрые ветки. Красноармейцы бежали к дворцу, чтобы преградить огню дорогу дальше.

Хлопцы из группы Логвиновича стали гасить пожар на башне дворца. Из соседних домов прибежали люди с ведрами и топорами, откуда-то притащили длиннющий багор, лестницу и пожарную кирку. Пламя понемногу темнело и оседало под дымом, а внизу по булыжнику грохотали двуколки: на берег Сожа пробивались группы мятежников. Над городом стоял гул, продолжалась беспорядочная стрельба, слышались крики.

К группе бойцов подбежал седоусый железнодорожник:

— Браточки, моментом — в тюрьму, там убивают товарищей!

Логвинович со взводом красноармейцев темными улицами бросились к тюрьме. Она гудела сотнями голосов. Светились зарешеченные окна. Бойцы прикладами сбили замки и тяжелые засовы. Еле держась на ногах, из камер выходили изувеченные и окровавленные люди.

— Членов ревкома куда-то увезли.

— Наверное, на Полесский вокзал.

— Спасайте их! — обращались к бойцам только что освобожденные заключенные.

Но спасать уже было некого. На Полесском вокзале после нечеловеческих истязаний стрекопытовцы расстреляли Билецкого, Комиссарова, Ланге, Сундукова, Ауэрбаха, Бочкина, Песина и еще нескольких защитников «Савоя». Казненных узнавали только по одежде. Красноармейцы перенесли их в холодный и гулкий вокзал. Поставили почетный караул.

Брянские, бобруйские и могилевские части перехватывали и догоняли рассеянные бандитские группы. Александр Соловей со своими людьми захватил бронепоезд, поставил на паровозе красноармейцев и двинул вслед за мятежниками на Речицу.

При свете туманного, сырого утра бойцы увидели на откосах окровавленные трупы нагих и изувеченных людей — на спинах вырезаны пятиконечные звезды, повыколоты глаза, навылет пробиты штыками груди. Мятежники на ходу сбрасывали несчастных с поезда. Это был жуткий кровавый шлях. Многие молодые красноармейцы, не стыдясь командиров, утирали слезы, до крови закусывали губы.