Сергей Граховский - Рудобельская республика

— Что они натворили! Смерть этим выродкам! Живьем шкуру с них драть надо!

Соловей молчал, только перекатывались под кожей тугие желваки, и казнил себя, что в гибели этих несчастных безвестных бойцов есть и их вина — где-то проволынили. Если бы не возились с тем ротным, а прорвались в город сразу, живы были бы и ревкомовцы и эти мученики. Не терпелось скорее нагнать мятежников и воздать им сполна, найти зачинщиков и спросить за все. Но кто они, зачинщики? Стрекопытов? Вряд ли у него хватило бы смелости на такой бунт. Нет, их кто-то направляет, какая-то сила толкает на скользкую дорожку измены и преступлений. Все мятежи и восстания, все петлюры и колчаки, кулацкие бунты и банды уголовников — работа одних рук.

А что там, дома? Как батька, Марылька, хлопцы? Не докатилось ли и туда эхо гомельского мятежа? Не может того быть, чтобы Казик Ермолицкий с перегудами и плышевскими уступили комбедовцам землю, чтобы их банды так и отирались на Загальских хуторах.

Соловей через смотровую щель глядел на придорожные леса, на села, выбегавшие серыми хатками на пригорки, и вспоминал дом, родных и близких. Думал: «Как только отвоюемся, подамся на какие-нибудь курсы, выучусь на агронома, вернусь домой, и будем на панской и шляхетской земле коммуной хозяйствовать». Припомнилась и Параска. Как она смотрела на него в последний раз! Кончится эта заваруха, будет и у нее счастье.

Александр пересилил себя, отогнал эти мысли: не ко времени все это. Рядом кровь, смерть, люди гибнут.

Поезд приближался к Речице. Соловей считал, что мятежники еще здесь, и приказал солдатам приготовиться к бою. За ними следовал эшелон с брянскими и смоленскими отрядами. Дорогу расчищал бронепоезд.

Но ни на станции, ни в городе стрекопытовцев не было. Железнодорожники рассказали, что полчаса назад на Василевичи ушло девять эшелонов с мятежниками. Теперь у них, конечно, один выход: попробовать пробиться на юг, к Петлюре. А кому не удастся, разбредутся по лесам, начнут грабить деревни, громить волости, охотиться за активистами. И надо спешить, чтобы перехватить бандитов, не дать им спрятаться в лесах. Но нестись во весь дух небезопасно: можно наскочить на разобранные рельсы или завалы на дороге.

Показался мост через небольшую речку Ведрич. А там и до Василевич рукой подать. Но возле моста стоит человек и машет шапкой. Бронепоезд остановился. Соловей вместе с машинистом побежал навстречу бородатому железнодорожнику.

— Мост подожгли, бандюги, чтоб им пусто было. Мы пламя сбили. Но смотрите сами, выдержит ли.

Соловей с машинистом ступили на обгорелый настил. Еще дымились концы присыпанных мокрым песком шпал, но почерневшие сверху сваи стояли крепко.

— Потихоньку поедем, — сказал машинист и быстро побежал к паровозу.

Когда через мост прополз последний эшелон, красноармейцы с пулеметами и винтовками начали выскакивать из вагонов. Перед ними была задача — обойти Василевичи с тыла. А бронепоезд тут же рванулся к станции, забитой мятежниками. По вражеским вагонам хлестали пулеметные очереди, загрохотала небольшая пушка. Стрекопытовцы попытались отстреливаться. Но большинство из них пятились, ползли к лесу, прятались в низкорослом ольшанике. Как только они оторвались от прицельного огня бронепоезда и попытались прорваться в густой сосняк, их встретили винтовочные залпы, резкой прерывистой строчкой зачастил пулемет. Мятежники падали, скошенные пулями, оставшиеся в живых прижимались к земле, отползали назад в кусты. Кое-кто пытался отстреливаться, пальба была нестройной, и огонь затих. Наконец из ольшаника показался разорванный рукав, привязанный к длинной палке, — белый флаг. Стрекопытовцы бросали оружие и выходили из кустов с поднятыми руками. Многие падали на колени и просили о пощаде.

— Простите, христа ради, землячки! Офицеры нас погубили.

— Мы и не помышляли против своих.

— Как овец шелудивых, погнали нас золотопогонники.

— Спиртом глаза залили и объегорили.

Соловей с Адамовичем разыскивали Стрекопытова и его коменданта, полковника Степина. Но их и след простыл. Едва выскочили из вагона, пообрубали гужи на двух повозках и, не сбрасывая хомутов с лошадей, сыпанули верхом в ближний лес. За ними подались десятка три офицеров и уголовников, что зверствовали у «Савоя» и на гомельских улицах.

Пленные складывали оружие, награбленное в городе добро и, понурив головы, выстраивались в колонну, оцепленную конвоем. Некоторые затравленно озирались и тоскливо поглядывали на небо, кое-кто, не выдержав, начинал всхлипывать: после того, что произошло, не приходилось рассчитывать на снисхождение.

Соловей с отвращением и какой-то скрытой жалостью глядел на них, темных и неграмотных людей, обманутых врагами революции.

— Винтовки мы чистим, а людям прочистить мозги времени не хватает, — словно рассуждая сам с собой, говорил Соловей Молоковичу. — А темного человека куда хочешь можно повернуть. Винтовка винтовкой, только и словом надо воевать, товарищ комиссар.

К вечеру красные отряды возвращались в Гомель. На первом эшелоне трепетал закопченный, с мазутным пятном, небольшой красный флаг. Возле него, за поручнями паровоза, стояли два красноармейца, подпоясанные пулеметными лентами, с винтовками наперевес. Они всматривались в узкую колею железнодорожного полотна, в набрякшие весенними соками перелески, в высокое лиловатое небо. Бойцы в теплушках галдели и распевали. За первым эшелоном двигался молчаливый состав с пленными. На тормозных площадках стоял конвой.

Последним прогрохотал по рельсам бронепоезд. Командовал им Александр Соловей. Он прислонился к холодной шероховатой стене. Тело все ныло, как после тяжелой работы; сами закрывались глаза, и казалось, его окутывает огненно-оранжевый туман. Выплывают знакомые лица, беззвучно взрываются гранаты, а стук колес напоминает бесконечную пулеметную очередь.

Он то просыпался, вступал в разговор и зубоскалил вместе с командирами и бойцами, то снова проваливался в туманное мельтешение воспоминаний и снов.

Утром прибыли в Гомель. На Полесском вокзале, где недавно был штаб мятежников, красноармейцев встречал председатель уездного комитета товарищ Хатаевич. Он только что возвратился с VIII съезда партии. Мятеж вспыхнул и был ликвидирован, когда он находился в Москве. Вместе с Хатаевичем пришли перевязанные, чудом оставшиеся в живых защитники «Савоя».

Они приветствовали красноармейцев и благодарили за освобождение города.

Командиры обступили Хатаевича:

— Ну как там, в Москве?

— Что товарищ Ленин на съезде сказал?

Хатаевич скупо отвечал на вопросы. Потом жарко и взволнованно заговорил:

— Стрекопытовский мятеж — не случайный бунт бывшего офицерья. Это только одно звено в цепи широкого вражеского заговора. Мятежи и погромы по приказу контрреволюционного центра начались одновременно в разных районах страны. По соседству с нами, в Борзнянском уезде Черниговской губернии, бушует кулацкое восстание. Его подняли эсеры, а бандами командует царский полковник Секира. Наш революционный долг помочь черниговским товарищам ликвидировать кулацко-эсеровский мятеж. Вы измучены боями со стрекопытовскими бандами. Но время не ждет. Жизнь борзнянских коммунистов, рабочих и крестьян в смертельной опасности. Озверевшее кулачье и эсеровская сволочь жгут села, мордуют и расстреливают большевиков и крестьян.