Сергей Граховский - Рудобельская республика

Красный батальон достиг городка. Навстречу плеснуло дружными залпами свинца, с церковной колокольни заговорил пулемет. Бандиты держались. Они били из-за домов и оград, с чердаков и окон. Раненые красноармейцы не покидали строй. Рота могилевских и смоленских курсантов, которой командовал Тараевич, обошла Борзну с тыла и отрезала бандитам путь к отступлению. По колокольне ударили пулеметы красных. Антоновцы бросились врассыпную, организованное сопротивление прекратилось. Задолго до конца боя Антонов и полковник Секира в утлой лодчонке переплыли на другой берег реки и исчезли в березняке.

После полудня стрельба совсем утихла. Обезоруженных бандитов собирали на площади возле церкви. Их проклинали здешние мужики и бабы, порывались к тем, кто грабил и издевался над ними в дни пьяного разгула банд.

Из тюрьмы вышли сорок три коммуниста. Их не кормили, не давали воды, избивали до крови, выворачивали руки, ломали ребра. Поддерживая друг друга, они пришли на площадь, где собралась чуть ли не вся Борзна.

Красноармейцы небольшими группками отводили бандитов в тюрьму.

На средину площади вышел измученный, с большим синяком под глазом седоусый мужчина. Он снял с полысевшей головы шапку и низко поклонился красноармейцам:

— Спасибо вам сердечное за освобождение. Кулаки и эсеры замучили наших лучших товарищей: председателя ревкома Ивана Филипповича Гриценко, военкома Палийчука и многих преданных революции большевиков. Их мы не забудем, а бандитам не простим!

Кто-то протянул оратору красное знамя. Он высоко поднял его над головой:

— Радяньска влада жила и будэ жити на Вкраини!

К оратору подошли его товарищи, освобожденные из тюрьмы коммунисты, взялись за руки и, прихрамывая, поддерживая друг друга, двинулись по улице к зданию ревкома. Рядом с ними шел Соловей, за ними — большая толпа горожан.

Кто-то тихо постучал в окно. Переждал и постучал еще.

— Кого там нелегкая носит по ночам, — проворчала старуха. — Архип, выйди, глянь.

Расслышав в хате разговор, за окном отозвался знакомый голос:

— Отворите, это я, Роман.

— Я сам, батька, — вскочил с кровати Максим Левков и босой, в полотняных исподниках выскочил в сени. Лязгнул засов.

В сени вошел Роман Соловей.

— Не проспи советскую власть, сынок, — не здороваясь, начал он с порога. — Поднимай людей, хлопче.

Максим в потемках начал быстро одеваться. Поднялся и уже натягивал сапоги его отец.

— Еще дотемна в Хоромное пожаловали верхом Казик Ермолицкий, Плышевский и Перегуды. Все с винтовками и саблями, а у речки сотни полторы шляхтюков с оружием, торбы хлебом и салом напаковали. Сюда направляются. Большевиков, грозят, вешать и коммунию разгонять. Марылька моя сама слышала, как они друг перед другом выхвалялись и зубы скалили. Прибежала, передала мне. Я — за резвины да огородами, будто сено под старыми стогами подобрать. Отирался по кустам, пока стемнело, а потом перебрался в лес, тут они меня, думаю, черта с два найдут. Пока сюда добрался, так и ночь настала. Так что живей подымайте людей, мужчины. К утру эти шершни здесь будут.

Максим оседлал маленькую мышастую кобылку и поскакал в Карпиловку, а Роман с Архипом будили мужчин в Ковалях и Лавстыках. Через час человек полсотни с винтовками, берданками и двустволками хлюпали по раскисшей весенней дороге в Рудобелку. А там уже собрались карпиловские и руднянские мужики. Корней и Тимох Володько привели человек пятнадцать вооруженных хлопцев. Они еще вечером примчались в Дуброву из Лучицкой волости просить у рудобельцев подмоги. Шляхетская банда разгромила их ревком, расстреляла председателя и секретаря и заняла волость. Хлопцы, сколько могли, отстреливались, но разве устоишь перед вооруженной до зубов оравой. Вот и ускользнули в Рудобельскую республику, дошли до Дубровы и остановились. А как только прослышали, что и тут дело до драки дошло, тотчас — в ружье и в волость.

— Разгулялись шершни, — рассказывали лучицкие хлопцы. — И не только по селам. Вот и в Гомеле бунт подняли. Там три дня пальба шла, из орудий по ревкому били николаевские офицеры. Так и шершнюки застенковые обнаглели. Зальют самогонкой зенки и, как волчья стая, лютуют. Ни малого ни старого, ни ока ни бока не щадят.

Лучицких парней принял в свой отряд Максим Ус. Высокий, широкоплечий, руки ни в одни рукавицы не влезают, а на лице виноватая детская улыбка, короткие усики, будто приклеенные, шинель еле прикрывает колени. Он шествует впереди своего отряда, пробирающегося задворками.

— Вот здесь и заляжем. Без команды не высовываться и не стрелять. Подпустим шершней поближе и тогда вдарим в лоб.

Хлопцы устраиваются за гумнами, за овинами и буртами. Левей от них залегли карпиловцы и руднянцы. Ими командует невысокий и юркий Тимох Володько, тот самый «кооперативщик», который еще при немцах понатаскал сюда гранат и патронов. Он всматривается в весенний предрассветный туман. За пригуменниками — песчаный пригорок, кое-где торчат тоненькие сосенки, а за ними — на гребне — деревенский погост. Молчаливо стоят темные сосны; березки, словно обрызганные зеленоватой росой, вот-вот расправят клейкие листочки. Тихо-тихо вокруг. Догорают в небе последние звезды, яснеет над лесом восход.

Пригнувшись, задами семенит Максим Левков. Френч подпоясан широким ремнем с двумя подсумками, из-за ремня торчит наган, в руках немецкий карабин, полинявшая солдатская шапка надвинута на лоб.

— Держись, хлопцы. Из Бобруйска и Глусска идет подмога: послали телеграмму в ЧК. Найман выехал, — зашептал он Максиму Усу. Тот передал соседу.

В кустах на кладбище сверкнул и погас огонек. Наверное, кто-то чиркнул спичкой. Потом кусты зашевелились. На песчаном пригорке показалась бандитская цепь. Она то появлялась, то исчезала за приземистыми сосенками. Шляхтюки, видимо, надеялись внезапно ворваться в Рудобелку, захватить волость и перебить коммунистов. Им здесь известна была каждая хата, любого они могли узнать в лицо. Не знали только, что их уже ожидают.

Как только бандиты миновали сосняк, Левков крикнул «пли» и нажал на спусковой крючок карабина. Грянул залп из винтовок, наганов и берданок. Шляхтюки попадали, отползли за сосняк и начали отвечать дружными залпами. Свистели пули, впивались в толстые амбарные стены, откалывали щепки от заборов. С земли нельзя было подняться. Иван Ковалевич попытался подползти к воротам, но пуля прожгла плечо, он ойкнул и свалился в мокрый песок. Максим Ус одной рукой оттащил его за амбар, перевязал рану холщовым лоскутом от рубашки. Бледный Иван крепко сжал зубы, дышал с клекотом, на губах пузырилась розовая пена.