Сергей Граховский - Рудобельская республика

— Если верховод, то непременно связан с контрреволюционным центром.

— Выходит так. Только, как они ни лезут из кожи, ни черта у них не выйдет. Не хотят землю отдать, так пускай кости в ней парят.

После полудня возле волости на пригорке поставили стол и длинную скамью. Слух о том, что будут судить бандитов, облетел Карпиловку, Рудню, Ковали, Лавстыки. Люди оставляли работу и спешили к ревкому. Они выстраивались плотным полукругом, рассказывали о вчерашнем, о том, как старые и малые хоронились по гумнам и картофельным ямам, чтобы не попасть под дурную пулю. А старая Тэкля забилась в печь и закрылась заслонкой, а выбралась — дочь как заголосит: «Черт! Черт!» — и ходу из хаты. Уж таков человек: минула беда, а он уже и зубоскалить горазд. Вспоминали, как Мануйла Ковалевич из двустволки ухлопал бандитского атамана.

Под ногами вертелись дети. Старшие позабирались на изгородь. Залезли на деревья, чтобы все слышать и видеть.

— Ведут, ведут! — как галчата, заверещали они.

Все повернулись и притихли. По песчаной улице красноармейцы с винтовками наперевес вели связанных бандитов. Большинство без шапок, в порванных рубашках и френчах, с пятнами засохшей глины на штанах и сапогах, ступали нехотя и понуро. Побледневшие лица казались серыми, шли они не подымая глаз. Брели молодые шляхтюки и пожилые мужчины с заросшими лицами. Были знакомые, из недалеких застенков, и нездешние, рыжие и рябые, с оплывшими физиономиями, и чернявые, как цыгане. Они затравленно поглядывали вокруг. Впереди с маузером в руке шел бобруйский комиссар в расстегнутой кожанке и запыленных сапогах. Рыжие волосы выбились из-под шапки и прилипли к взмокшему лбу.

Как только бандитов вывели на пригорок, толпа подалась назад. Найман подошел к столу и как-то по-свойски, тихо заговорил:

— Товарищи, перед нами тридцать один бандит. Это не просто грабители, что тащат муку из клети и сало из кадушки. Они хотели отнять у нас свободу, завоеванную революцией, отнять землю, осиротить детей, жен сделать вдовами. Если б им хоть на день удалось захватить волость, они б совершили то, что в Лучицах и Копаткевичах, — стреляли бы и вешали коммунистов, жгли хаты. Все кулацкие банды действуют по приказу контрреволюционного центра. Так был поднят мятеж в Гомеле, кулацкий бунт в Черниговской губернии, разложен полк, направленный против отрядов Петлюры. Красная Армия разгромила мятежников и бандитов. С ними геройски сражался ваш земляк Александр Романович Соловей. А ваши партизаны разгромили и шляхетскую банду. От руки товарища Мануйла Ковалевича Плышевский получил свое сполна, а Казимира Ермолицкого из-под земли достанем и отдадим на ваш суд. Ну, а теперь, что с этими будем делать?

— Судить гадов! — отозвались голоса.

— Какой там суд? По ним давно осина плачет! — закричал Терешка.

Найман поднял руку:

— Тише, товарищи! С нашим отрядом прибыл член уездного суда товарищ Чубарев. Он знает законы, уполномочен вести дознание на месте и совместно с народными заседателями выносить приговоры врагам революции. Товарищ Чубарев, предъявите председателю ревкома свои полномочия.

К Левкову подошел мужчина с пышными каштановыми усами. На пропотевшей запыленной гимнастерке виднелась светлая полоска от портупеи. Он протянул председателю ревкома мандат. Максим Архипович его внимательно прочел.

— Все правильно. Член уездного суда товарищ Чубарев уполномочен вести судебное дознание и вынести приговор. А теперь нужно избрать двух народных заседателей и секретаря суда. Кого, товарищи?

— Параску!

— Якова Гошку!

— А Левон Одинец нехай пишет, поскольку грамотей! — раздались голоса и поднялось множество жилистых загорелых рук.

Судьи заняли места за столом. Левону принесли конторскую книгу и чернильницу-невыливашку.

Председатель у каждого спрашивал фамилию, имя, откуда родом и сколько лет.

Первым медленно к столу подошел Андрей Ермолицкий. Из-под нависших бровей сверкнули белесые, как у вареной щуки, глаза.

— Людцы добрые, разве ж вы меня не знаете? Сколь живу на свете, мухи не обидел. Помогал, чем мог. Родную дочь не пожалел: за батрака выдал. Ну, чем не пролетар? — Он рванул на волосатой груди линялую сатиновую рубаху. В толпе послышались рыдания. Он узнал голос Гэли. Громко откашлялся и продолжал:

— А наши комиссарчики от зависти надумались по миру с сумой пустить. Землю описали, три коровы в свою коммунию увели. Так вот самостоятельные хозяева и собрались в волость — управу какую-нибудь найти. А по нас стрелять начали. А ежели стреляют, отбиваться надо. Так я говорю?! Ну, и того… этого такая канитель вышла. Какие мы бандиты? Поговорить с Максимом Архиповичем шли…

— Ти-и-хо, ми-ирно! — не удержалась Параска. — А винтовки, обрезы да полные цинки патронов куда волокли? Может, ревкому сдавать удумали?

— Ей-же-богу, твоя правда, Параска, хотели сдать эти ломаки.

— Молиться пора, а он, как сучка шелудивая, отбрехивается да байки бает! — взъярился Терешка.

Председатель призвал к порядку.

— Расскажите, Ермолицкий, как лучицких и копаткевичских коммунистов убивали, хаты их жгли, детей в колодец бросали, — настойчиво спрашивал Чубарев.

Андрей оглянулся, как затравленный волк, сразу обмяк и сник.

— Я… я тут не при чем, гражданы-товарищи. Может, это который из этих козырей нашкодил, а я… я ни сном ни духом…

Последние слова Ермолицкого заглушил гул возмущенной толпы.

К столу подошел молодой Гатальский и заговорил тихо как на исповеди:

— Что виноваты, то виноваты. Чего уж там. Каемся. Только вина не у всех одна. Плышевский, чтоб ему земля камнем, да сыночек этого «праведника», Казичек, сбили нас с панталыку. А мы что? Больше прятались, чем стреляли. Так что смилуйтесь надо мною и детками малыми, — и упал на колени.

— Виноват, так отвечай, а других не топи! Перед кем, болван, ползаешь? Опомнись! — прошипел похожий на ворона высокий шляхтюк.

Каждый изворачивался, притворялся, врал и сваливал вину на соседа.

Из-за спин протиснулся невысокий, заросший густой бородой мужчина; вышел на середину, вздохнул, посмотрел на бандитов и остановил взгляд на Ермолицком.

— Как убивали, вы могли и забыть, а меня, надеюсь, помните. Вот и головки моей работы на ваших чеботах еще не сносились. Неужели не помните, как ваш сынок ночью со своими головорезами хвастались, что в Лясковичах Аникея Ходку убили, хату его сожгли. Вы тогда еще собирались идти на Рудобелку…

— Иуда, христопродавец! Нажрался моего хлеба, чтоб тебя черви жрали. А за сына я не ответчик, — оскалился Ермолицкий.

— Товарищи судьи, хутор Ермолицкого был пристанищем всей бандитской шайки. Я там был и все видел своими глазами.

— Чтоб они тебе повылезали. Поклянись, ирод, на евангелье! — простонал Ермолицкий.