Сергей Граховский - Рудобельская республика

В Макашине к батальону Соловья присоединились отряды могилевских и смоленских курсантов. В теплушках стало теснее и веселее. Земляки и давние знакомые говорили о боях в Гомеле и возле Василевич, вспоминали друзей, погибших возле «Савоя».

Дежурный сообщил на станцию Дочь, что отправлен товарный поезд на Бахмач. От Макашина до захваченной бандитами станции даже на сырых чурках ехать не больше полутора часов. Солдаты вместе с кочегарами шуровали в топке и все чаще вглядывались в вечерний мрак. Казалось, вокруг безлюдная пустыня и только, как привидения, проплывают черные придорожные елочки.

Впереди мелькнул огонек светофора, поутих грохот, дернулись вагоны, залязгали буфера. В теплушках не зажигали огня, чтобы казалось, что идет именно товарный состав.

В мерцании закопченного фонаря показалась фигура дежурного, поодаль стояли несколько бандитов с обрезами.

Когда состав остановился, красноармейцы начали соскакивать не на перрон, а на другую сторону поезда. Кто-то из бандитов выстрелил, чтобы предупредить своих. Дежурный погасил фонарь и пополз под вагон. Он не сразу сообразил, что происходит, и, только когда услышал топот сотен ног и короткие приказы командиров, выбрался из-под вагона.

— Товарищи, их там человек тридцать, — вздрагивая, бормотал он, — не бойтесь, их человек тридцать. Только с обрезами.

Из вагона сыпанул смертельной трелью пулемет, грянуло «ура», и красноармейцы начали окружать здание с выбитыми окнами. Бандиты прыгали через заборы, хоронились за овинами, мчались кто куда, чтобы хоть как-нибудь вырваться в темное поле. Слышалась беспорядочная стрельба и крики — пьяные сразу же протрезвели, лихие гайдамаки улепетывали как зайцы…

Соловей приказал дежурному зажечь в здании вокзала лампы. Все увидели разломанные скамьи, лужи на полу. Хотя окна были выбиты, в зале стоял тяжелый рвотный дух.

Бойцы привели растрепанную молодуху. От нее густо несло перегаром, выцветшие глаза глядели испуганно и дико. Соловей сразу узнал ту, что днем дремала на плече верзилы со шрамом на щеке.

— Думали, бандит за колодцем спрятался, глядим, а это баба, — рассказывали красноармейцы командиру.

— А может, казак в юбке. Давай проверим! — ржали хлопцы.

— Сказылыся, чы шчо? Одарка я. Ишла вид сусидки, аж чую, стрыляють и бэжуть онтоновци, я за колодежь и сховалась.

— А куда ж твой миленок с рассеченной мордой драпанул? — спокойно спросил Соловей.

Одарка захлопала глазами, зашмыгала курносым носом, намереваясь зареветь.

— Вин же мэнэ пид ляворвертам сюда привив. Ссильничав при всих, а тэпэр втик. У яр воны побиглы. Ловыть их, скажених. На Борзну хочуть пробыться.

Возиться с пьяной бабой было некогда. Соловей оставил человек десять бойцов, сдал им Одарку, а сам с отрядом выскочил на перрон. Далеко и поблизости слышна была стрельба, заливались лаем собаки, хлюпала под сапогами грязь.

Красноармейцы окружили станцию и село, два взвода побежали вслед за бандитами в яр.

Небо порозовело на востоке, в поредевших сумерках показались деревья, кусты и силуэты бойцов. У яра лежало несколько убитых бандитов. Остальные, прижатые к высотке, побросали обрезы. Среди них был и казак со шрамом во всю щеку.

К Соловью подбежал командир взвода Пачулис:

— Что будем делать, товарищ командир?

— Ведите их на станцию и сдайте конвою. Там этого «гайдамака» Одарка ждет.

— Бисова баба! — со злобой процедил тот и сплюнул сквозь зубы.

Красноармейцы связали бандитам руки.

— Чего крутыш? И так нэ втэчу, — огрызнулся тот же детина со шрамом на лице.

Бандитов повели на станцию, а Соловей с батальоном выступил на Шаповаловку.

Уже по-настоящему было светло. Батальон цепью растянулся по раскисшему полю. Бойцы катили пулеметы, держали заряженные винтовки наизготовку. На пригорке показалось большое село: сотни полторы приземистых мазанок стояло среди садочков и тополиных присад. Шаповаловка, казалось по всему, спала — ни дымка, ни живой души не видно. Красноармейцы залегли вокруг села. К ближней хате подошли Соловей и Тараевич. Они были в шинелях и в замасленных железнодорожных фуражках. Что за люди, никто сразу и не догадается. Осторожно постучали в маленькое оконце. За занавеской показалась чья-то голова. Выглянул заспанный старик с помятой бородкой.

— Видчини, диду, — по-украински сказал Соловей.

Лязгнула щеколда, в дверном проеме появился взлохмаченный старик в полотняных исподниках и в безрукавке из овчины.

— Чого тоби? — буркнул он.

— Чэрвоных тут не було? — спросил Соловей.

— А вы хто ж будэтэ?

— Вийско батьки Пэтлюры, — ответил Алексапдр.

— Гэ, булы та сплылы. Всих пэрэдушылы на станции и в Борзни. И я штук с дэсять порэшыв.

Тараевич выхватил наган. Соловей сжал его руку:

— Отставить, товарищ Тараевич.

Дедок сообразил, что дал маху, упал на колени и заскулил:

— Брэшу, брэшу, товарищи, никого я нэ бачив. Догодыть хотив. Пэрэмишалысь тэпэр и билы и чэрвоны, и жовты, и сини. Сын мий, Грицько, у Щорса служить. Пошкадуйтэ старого. Набрэхав сам на сэбэ, чого и нэ снилося.

— Вставай, старик, — поднял его за худое плечо Соловей, — и покажи нам хату атамана.

— По ливу руку, биля колодэжа, зэлэною бляхою крытая. Вин сам з куркулями в Борзни. Там их вэлыка сила, и полковник Секира з ими. А тут тильки жинки да диты. Прямо идыть, — не унимался старик. Его узловатые руки дрожали, и сам он еще больше осунулся и согнулся.

Соловью даже жалко его стало. Видно было, что никакой он не «куркуль» и не бандит.

— Иди, дед, в хату и скажи бабе, что ты старый брехун. Так и скажи!

— Ей-же-богу, нэ брэшу. По ливу руку хата.

Соловей оставил засаду в хате атамана Антонова, и красноармейцы двинулись на Борзну.

Городок стоял на берегу небольшой речки. На той стороне белел молодой березняк, наполовину затопленный весенним половодьем. Под ногами шелестело прошлогоднее примятое ржище. Уже видна была церковь с голубыми куполами и сверкающими крестами. Вдруг ударили колокола, тревожно, как на пожар.

— Какой сегодня день? — поинтересовался Соловей.

— Пятница, — ответил молоденький боец.

— К бою… товсь! — покатилась по полю команда.

Красноармейцы развернулись плотной цепью, выкатили вперед пулеметы.

Версты за три от города их встретил густой винтовочный залп. Бойцы залегли. Шесть пулеметов накрыли бандитскую цепь в неглубоком яру. Пули свистели над головами антоновцев, не давая им возможности не только подняться, но даже пошевелиться. Некоторые попробовали отползти назад, но их прошили пулеметные очереди. Цепь красноармейцев передвигалась за плотной стеной огня.

А колокола гудели и гудели, созывая с соседних хуторов бандитские шайки. На окраине городка суетились живописно одетые фигуры, но соваться под пулеметный шквал не отваживались. Бандиты начали отползать по балке, искали спасения в канавах и залитых водой ямах; некоторые пытались отползти к высокому кургану, стоявшему у дороги, но так и оставались лежать в поле. В балке отстреливались из обрезов и винтовок. Выстрелы раздавались все реже и реже. Одним удалось перебраться к реке, другие притаились на дне яра.