Сергей Граховский - Рудобельская республика

Соловей не дослушал Хатаевича, поднял руку и зычно скомандовал:

— Бобруйский батальон и приданные к нему отряды, по вагонам!

Через час поезд с красным флагом на паровозе двинулся на Бахмач.

Леса отбегали дальше и дальше. Они казались голубовато-сизыми полосками между отсыревшей землей и серым небом. Где-то далеко, вдоль полевых дорог, торчали одинокие тополя, мелькали хуторки и вытянувшиеся села с белыми церквушками.

Все чаще и чаще за окнами, в паутине голых садов, проплывали мазанки под камышовыми крышами, поблескивали по ярам озерца весенней воды. Начинались затянутые синеватым маревом степи. То здесь, то там, словно снежные островки, белели стаи гусей; возле самого полотна стреноженные лошади хрумкали высохшими будяками. Степь дышала горьковато-пьяным чадом весны и влагой набрякшего чернозема. Медленно, словно за кругом неестественно огромной карусели, плыли просторы полей, менялись краски и картины. Временами пробивалось солнце, и в окна вагона врывались широкие снопы пыльного света, подсиненного облачками махорочного дыма.

Красноармейцы дремали. А Соловей не отрывался от окна. Его тревожили и манили запахи весны, необъятные просторы чуть-чуть пробудившейся земли — все, что он так любил с детства. Но не только очарование милыми сердцу картинами притягивало его к окну — он ни на минуту не забывал, что отвечает за каждого бойца батальона, что где-то их ждет бандитская засада и нужно быть готовым в любую минуту ринуться в бой.

Поезд остановился возле маленькой станции Макашино. «Неужели не хватило дров или воды?» — подумал Соловей и выпрыгнул из вагона. Возле паровоза стоял дежурный и что-то говорил машинисту. Александр подбежал к ним.

— Приехали, товарищ командир, — спокойно сказал седоусый машинист.

— Куда приехали? Нам ведь нужно на станцию Дочь, — горячился Соловей.

— Эту Дочь уже сукин сын Антонов оседлал.

Учтивый дежурный стоял навытяжку.

— Мы придержали ваш эшелон, чтобы предупредить, что прошлой ночью Дочь заняли бандиты. А они на все способны.

— Много их там?

— Точно не знаю. Но с утра по телефону матерятся и угрожают. Недавно из Бахмача пришел состав. Машинист рассказывал, что в здании вокзала не осталось ни одного целого стекла, на перроне разложили костер, потрошат гусей, дерутся и пляшут казачки Антонова. Пассажиров грабят. Словом, сами решайте. Наше дело предупредить.

Соловей прикусил нижнюю губу, насупил брови. Молчали дежурный и машинист.

— Что вы в ближайшее время отправляете в ту сторону?

— Платформы с балластом. — Дежурный вытащил большие карманные часы на цепочке. — Отправятся через час пятнадцать минут.

— Ясно, — ответил Соловей и приказал машинисту поставить эшелон на запасный путь, а сам с дежурным пошел в здание вокзала. Он отстучал телеграмму в Гомель, чтобы Молокович выслал в Макашино отряд могилевских и смоленских курсантов.

Через час Соловей с Тараевичем, одетые в промасленные куртки, штаны и фуражки тормозных кондукторов, ожидали состав с балластом. Как только он подошел к станции, оба вскочили на тормозную площадку последней платформы.

В самые рискованные разведки Соловей всегда ходил сам. Он верил в свое счастье, потому что умел выскользнуть из любой западни: прикинется то мужичком-недотепой, то горлохватом-мешочником.

За придорожными елочками тянулись бескрайние поля с еще прозрачными перелесками и одинокими дичками. Здесь и трава была позеленее, и ветерок потеплее, а спину пригревало солнце, затканное реденькой паутинкой пушистых белых облаков. Небо прорезали стремительные ласточки, на откосах ковырялись толстые блестящие скворцы, однако за лязгом колес не слышно было, о чем они там пересвистывались друг с другом. А Соловей так любил тишину полей и птичье щебетанье, запах пашни и подсохшего навоза. Ранняя украинская весна разбередила душу хлебороба.

Последнюю платформу мотало и швыряло из стороны в сторону. Паровоз сипло загудел, платформы сбились «с ноги» и, замедляя ход, беспорядочно залязгали.

— Подъезжаем! — крикнул Соловей Тараевичу, провел по густо заросшим паровозной сажей поручням, затем потер руки и приложил их к лицу. Теперь он стал похожим на замурзанного железнодорожника. Ту же операцию проделал и Тараевич. Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

Состав замедлял ход. Показалась станция. В приземистом здании вокзала куролесил ветер, на перроне валялись головешки и обгоревшая солома, но ни песен, ни криков не слышно. По всему видно, бандиты натешились, нагулялись и где-то в затишье спят, как пшеницу продавши. Показались трое парней с обрезами в руках. На двоих смушковые гетманки, на третьем шапка с гайдамацким шлыком. Похоже — часовые. А где же остальные и сколько их?

Паровоз остановился возле водокачки и начал сосать воду из длинной кишки. Соловей с Тараевичем спрыгнули на мокрый песок, для блезиру открыли заслонки на буксах, постучали по рессорам и колесам и подошли к дебелой стрелочнице с необъятной грудью. Поздоровались.

— Это откуда же у вас «запорожцы»?

— Цэ ж скаженни бандюки з Шаповаловки. Пилы, пилы, жинок, як цых курчат ловылы, а тэпэр сплять, що б воны нэ повставали. А цьи тры дурни стэрэжуть.

— А тебя, часом, не поймали? — съязвил Тараевич.

— А трясцу им. У мэнэ свий козак е.

— А богато их здесь? — спросил Соловей.

— Та ни. Можа, яких с тридцать и будэ. Куркули вси. У Борзни там богацько, та в Шаповаловци шайка стоить, а тут ни.

— А Борзна далеко отсюда? — продолжал Соловей.

— А вы что же, не тутошние?

— Из Конотопа, — ответил Тараевич, — беженцы мы.

— Можэ в шайку хочэтэ? Там всих бэруть. Погуляетэ, доки головы нэ поскручують. А до Борзни верстыв с дэсять будэ, нэ бильш. Идить як хочэтэ.

Хлопцы поблагодарили за совет, распрощались с бабою и двинулись назад вдоль состава. На них никто не обращал внимания. Обошли загаженный, заблеванный вокзал. На скамьях храпело несколько казаков. В углу примостился чубатый детина со шрамом во всю щеку. Прижавшись к нему, спала какая-то помятая бабенка.

Соловей пожалел, что оставил эшелон в Макашине. «Куркулей» можно было повязать, как сонных цыплят. А пока доберешься назад и возвратишься с красноармейцами, очухаются и попробуют огрызаться. Лишняя забота. Телеграфировать отсюда нельзя. Неизвестно, под чью дудку начальник станции пляшет. Да его и не видно нигде. Видать, забился под печь с перепугу. Значит, надо скорее возвращаться. Но как и на чем? Они еще побродили по станции, поговорили со сторожем водокачки, наслушались от него разных страхов о том, что происходит в Борзне и Шаповаловке.

Под вечер на тормозной площадке товарно-пассажирского поезда разведчики возвращались назад.