Сергей Граховский - Рудобельская республика

Соловей направил группу разведчиков в направлении Костюковки, а сам переходил от костра к костру, разговаривал с красноармейцами и командирами, проверял оружие, подбадривал молодых бойцов и с нетерпением ожидал возвращения разведчиков. Что там происходит в Гомеле? Как помочь товарищам?

А в Гомеле ширился и бушевал мятеж. Выпущенные из тюрьмы уголовники грабили магазины, склады, обворовывали квартиры, по темным улицам шатались ватаги пьяных налетчиков, слышались блатные припевки и беспорядочная стрельба.

Гостиница «Савой» превратилась в цитадель ревкома. Здесь держали свой последний рубеж работники милиции, чекисты, красноармейцы караульного батальона.

Мятежники рвались к центру. Уже был занят Либавский вокзал, по Замковой, Могилевской, Кузнечной улицам их отряды приближались к «Савою». Они обезоружили и расстреляли немногочисленные красноармейские патрули, прижали к Сожу реденькую цепочку милиционеров и чекистов, захватили здание ЧК и телеграф.

Стрекопытов тотчас же отправил телеграмму за № 1078:

«Всем железнодорожникам по всей сети российских железных дорог. Военная власть большевиков в Гомеле низложена. Движением руководит повстанческий комитет. Арестовывайте членов Чрезвычайных комиссий, комиссаров и всех врагов народа. Не пропускайте большевистских эшелонов. Если нужно, разрушайте пути, осведомляйте население и действуйте смело и энергично.

Осведомляйте на станции Гомель-Полесский повстанческий комитет».

А комитет этот возглавляли белые офицеры — командир полка Мочигин, полковник Степин, Стрекопытов и группа эсеров, связанная с эсеровским ЦК и давно готовившая контрреволюционный мятеж. Они намеревались объединить свое выступление с ударами Деникина, Петлюры и Колчака и задушить Советскую республику.

Отсюда же, с городского телеграфа, Мочигин позвонил в «Савой». К телефону подошел председатель ревкома Комиссаров. В трубке послышался низкий осипший голос:

— Повстанческий комитет предлагает немедленно сдаться на милость победителей. Сопротивление не имеет никакого смысла. Сколько вас там, фанатиков и обманутых? Сотни полторы? Вы ведь и винтовки держать как следует не умеете. Если через десять минут не прибудут ваши парламентеры с белым флагом, начинаем обстрел гостиницы всеми огневыми средствами. Слышите? Ждем десять минут.

— Не белого флага вы дождетесь, а бесславной гибели за свою предательскую авантюру, — спокойно ответил Комиссаров. — Опомнитесь и прекратите бандитский шабаш. Пощадите солдат, которых вы обманули. Революционная Россия вам этого не простит.

Мочигин грубо выругался и бросил трубку. Через десять минут по «Савою» ударил первый залп. Посыпались разбитые пулями стекла, полетела отколотая штукатурка, брызнула рыжая кирпичная пыль. С третьего этажа ответил пулемет. На пересечении Могилевской и Кузнечной улиц начали падать скошенные меткой очередью мятежники, из окон гостиницы загремели ружейные выстрелы. «Савой» не сдавался. Коммунисты решили держаться до последнего патрона. Они с минуты на минуту ждали подмоги из Брянска, Могилева, Бобруйска и Смоленска. Время шло, таяли патроны, у пулеметчиков осталось только четыре ленты.

Билецкий заметил, что несколько мятежников втаскивают пулемет на крышу соседнего дома. Короткая очередь из «Савоя» смела их оттуда как ветром. Стрекопытовцы отходили и укрывались за домами. Офицеры ругались и, размахивая наганами, гнали солдат вперед, к гостинице.

В номерах стонали раненые, умирал простреленный насквозь бандитской пулей начальник Центропечати Фишбейн, падали сраженные огнем мятежников коммунисты, но «Савой» держался всю ночь.

Утром Стрекопытов приказал ударить по гостинице из орудий. Со свистом и грохотом снаряды крошили толстые гостиничные стены. Падали бойцы, бредили и стонали раненые. С Троицкой улицы начал бить миномет. Не переставая заливались пулеметы мятежников. Они вновь рванулись к зданию, но из проломов окон их встретили огнем защитники «Савоя». Они перешли на второй этаж. Раненые Ланге, Комиссаров и Билецкий не оставляли бойцов.

Опустели ленты, и пулемет умолк. С пробитого потолка отлетали целые плиты штукатурки, в окнах свистел ветер и пули стрекопытовцев. Раненых снесли на первый этаж и перевязывали гостиничными простынями и полотенцами. А Краузе, опершись о подоконник, посылал в мятежников пулю за пулей. Он переползал от одного проема к другому и, словно разговаривая сам с собой, командовал: «По бандитам, огонь!» — и матерился по-немецки и по-русски.

По гостинице снова ударили пушки, пулеметы били шквальным огнем. Сопротивление угасало, кончались патроны, люди были обессилены бессонной ночью.

Фридриху Краузе прострелили ухо. На щеке и шее запеклась кровь. Рядом с ним вели огонь Ланге, Комиссаров, Билецкий, Ауэрбах и Бочкин. Раненым было приказано незаметно через дворы и переулки пробираться к Сожу, а там укрыться в рабочих кварталах города.

В «Савое» наступила тишина. Из подъезда вышел высокий, русый мужчина в куртке железнодорожника. Он остановился и поднял левую руку.

— Хочу говорить с командиром.

— А ты кто такой? — спросил офицер, уже успевший нацепить погоны и портупею.

— Член уездного комитета от железнодорожников Володько.

— Говорить говори, только не агитируй, а пикнешь, заткну глотку! — И он выразительно помахал увесистым маузером.

— Вы окружены Красной Армией. Не умножайте своих преступлений, за них вам придется отвечать. Мы прекратим сопротивление, если вы дадите слово отпустить раненых и всех, кто остался в гостинице.

— А ты не очень стращай, комиссарик! — разъярился офицер. — Что ты скажешь, когда твоя армия станет под наши знамена и — «даешь Москву!»? А вы? А на кой ляд вы нам нужны? Безоружных бить бог не велит, а в плен вас брать — лишняя морока. Вылезайте, не тронем. Так, что ли, ребята?

— Пусть выходят! — рявкнуло несколько пьяных глоток.

Володько, стараясь не пошатнуться, вернулся в «Савой». Стрельба прекратилась. Через несколько минут, поддерживая друг друга, прихрамывая, показались почерневшие, покалеченные, с перебинтованными головами защитники «Савоя» — ревкомовцы, чекисты, железнодорожники и фабричные коммунисты. Всего человек шестьдесят. Остальные по одному, по два успели просочиться через узкий переулок в соседние сады и дворы.

Озверевшие бандиты и выпущенные стрекопытовцами из тюрьмы уголовники стояли по обе стороны Румянцевской улицы, за их спинами, с состраданием поглядывая на окровавленных и обессилевших людей, выходивших из подъезда «Савоя», стояли обманутые солдаты. Когда пленные попытались повернуть на Могилевскую улицу, тот самый офицер, что обещал Володько не трогать оставшихся в живых коммунистов, скомандовал: «Оцепить!»