Александр Стесин - Африканская книга

Селение масаи — это пространство, огороженное изгородью из тхабаи [300] Колючий кустарник. , с площадкой для скота в центре и домами по периметру. Традиционные жилища строятся так: из веток и жердей плетется каркас, который обмазывают смесью глины с навозом; крышу кроют сухой травой. В каждом доме по несколько комнат: одна — для родителей, другая — для детей, третья — для скота. Кровать — из веток и коровьих шкур, очень крепкая, комоды и очаг — из навоза и глины. Есть и гостевая комната: по обычаю всех гостей необходимо приютить. В былые времена для освещения комнат использовали только очаг и свечи. Огонь масаи разводят без спичек: растирают лучину травой и слоновьим навозом. Но освещение домов с помощью лучины — дело прошлое, теперь у всех есть фонарики, а на некоторых домах даже установлены солнечные батареи. «Это для детей, — пояснил Джонсон, — чтобы они могли вечером делать уроки». Десять лет назад кенийские власти ввели ряд новых законов, поставивших под угрозу традиционный уклад жизни в масайской деревне. Детей принудили посещать школу, а убивать львов для обряда инициации запретили. Неудивительно, что у нынешней молодежи все идет вкривь и вкось, сетует Джонсон. При таких законах достойную смену не вырастить. Масайские дети учатся в церковно-приходской школе до восьмого класса; старшие классы заканчивают уже в Нароке. Школы платные. Чтобы оплачивать детям образование, семьи продают коров. Есть, конечно, и государственные, бесплатные, но это интернаты, а кому охота посылать своих детей в интернат? К тому же даже государственная школа стоит восемьсот шиллингов (Джонсон рисует веточкой на руке 800). Обучение в школах ведется на английском и суахили. Масайский язык эти грамотеи не признают, только передразнивают звучание масайской речи: «пошо-кошо» [301] Пошо или угали — густая кукурузная каша. .

Сидя в масайской мазанке, слушая излияния Джонсона, ты чувствуешь себя первопроходцем, героем какого-нибудь фильма или книги, пока не вспомнишь, что эти задушевные беседы — его работа; что ты — один из многих его клиентов, но он как истинный профессионал позволяет тебе почувствовать свою уникальность.

Все дома в масайской деревне строят женщины. Они же носят из колодца воду, готовят пищу, пасут овец и коз (дети, начиная с шестилетнего возраста, тоже занимаются выпасом мелкого скота). Считается, что все это не мужские дела. Мужчина должен пасти коров и прыгать в высоту. У каждой масайской семьи должно быть свое стадо коров. У бедняка их может быть около сотни, у масаи среднего достатка — от ста до пятисот, а у богачей бывает и по несколько тысяч. На каждую корову надевают по колокольчику. Самых дойных приглашают в дом как членов семьи. Для традиционного напитка «кровь с молоком» у коровы берут кровь из яремной вены, после чего рану заклеивают навозом. Молоко принято хранить в калебасе, мясо — сушить на дереве. Когда встречаются два воина, их разговор начинается так: «Коровы в порядке? А жены и дети?» Чем больше коров, тем больше жен. Приданое исчисляется в коровах, наказание за любое преступление, включая убийство, — тоже. Браки заключаются по договоренности между семьями, причем невеста в момент сговора может быть еще ребенком. Замужние женщины носят обручальные кольца на пальцах ног. После родов женщине полагается выпить три рога коровьей крови.

По воскресеньям женщины ходят в церковь (мужчины — никогда). На церковную службу принято надевать все чистое, поэтому по субботам обычно устраивают большие стирки. Пока мы общаемся с Джонсоном, из церкви, расположенной на холме неподалеку от селения, доносится женский гомон. Он поднимается со дна дневной тишины, точно пузырьки со дна кастрюли при закипании воды — первые робкие возгласы торопливо перерастают в бурлящий хор прихожанок, охваченных религиозным экстазом.

Когда масайский мужчина не пасет коров, не прыгает в высоту, не ждет другого воина, стоя на одной ноге, и не жует угоро на деревенском совете, он, как правило, занят туалетом. Своему облику он придает большое значение. Масайские юноши — здоровые, поджарые, с сильным запахом пота. Интересно, все ли в их красочной внешности регламентировано (скажем, такая-то прическа отражает принадлежность человека к определенной возрастной группе и так далее)? Много ли остается места для личных предпочтений? Кажется, больше, чем можно было бы предположить. Одним нравятся парики и бусы, другим — головные уборы из меха обезьяны. Прихорашиваться нравится всем.

Масайские дети не попрошайничают, но довольно агрессивно суют нам свои поделки. «Не могу, простите, я у вас уже много купил», — говорю я с нервным смешком, и парень, вкрадчиво предлагавший то одно, то другое, передразнивает этот мой смешок. Потом, провожая меня, изображает стариковскую поступь. Должно быть, по меркам масаи я уже старик.

Зелень саванны постепенно переходит в засушливый ландшафт. Искромсанные временем пласты латеритной почвы, кое-где отвесно обрубленные и походящие издалека на стены какого-нибудь южноиндийского храма. Как будто индийское влияние проникло так глубоко, что сказалось даже в этом. Ботаник Бонайя снова щеголяет своим знанием местной флоры. Правда, на сей раз он сыплет не латинскими, а местными названиями: дерево «подо», трава «кигомбе», трава «мудхангари», дерево «мварики», дерево «муири», дерево «мвули», из которого делают мебель… Этот список мне никогда и ни для чего не пригодится. Но я зачем-то упорно записываю названия. Вероятно, затем же, зачем люди, живущие в эпоху цифровой фотографии, делают тысячи снимков, к которым никогда потом не вернутся. Итак, лихорадочное дерево, камфорное дерево, колбасное дерево, плосковерхие заросли зонтичного терновника, слоновья трава…

И все же главный цвет — не зеленый, а красный: красная земля, красные накидки масаи. Охра, розовый мел. Но вот территория масаи кончается, и начинается земля кикуйю. Кикуйю одеваются и выглядят по-другому. Женское платье у них называется «китенге». Коричневая ткань, собранная у шеи в складки. Кисти вязаного кушака из белой шерсти достают до земли. На ногах — сандалии из леопардовой шкуры, на шее — ожерелье из разноцветного бисера, в ушах — серьги из сухих початков кукурузы. Казалось бы, все другое, но, пока мы гостили в масайской деревне, я то и дело вспоминал мемуар Нгуги ва Тхионго «Сны во время войны». Там описывается его детство в деревне кикуйю. Все-таки общего у соседствующих народов не так уж мало, пусть они и принадлежат к разным расовым фенотипам. Особенно это наглядно в музее под открытым небом «Бомы Кении», где представлены селения всех сорока с лишним племен. Все они, и бома масаи, и манаятта кикуйю, выглядят очень похоже. Хижины-мазанки из травы и глины, устремившие свои опорные колья к небесам, островерхие складские постройки, коровьи загоны. У каждого кикуйю — несколько жен, у каждой жены — своя хижина (сравнить с городскими трущобами Матаре, где семья в десять человек ютится в одной конуре). Запомнилось, как толпа коротко остриженных кенийских школьниц брала штурмом эти хижины, а одинокий китайский турист по имени Чи просил их сфотографироваться с ним на память. Школьницы давали согласие, и он восторженно щелкал селфи за селфи.