Александр Стесин - Африканская книга

— В том-то и дело. Я на Мадагаскаре никогда не был и никого там не знаю. Но разве нельзя что-нибудь выяснить через наши университетские каналы?

— Попробую разузнать. — Толл поглядел на часы. Мои пятнадцать минут истекли.

Протянул руку, проводил меня до дверей своего огромного кабинета с табличкой «Институт тропической флоры и фауны Мадагаскара». До позапрошлого года эту жилплощадь занимала Линни Уайт, а теперь — он, Майкл Толл, поджарый человек с узким обветренным лицом. Какое он произвел на меня впечатление? Бывалого путешественника, речь профессионального политика. Примерно то, что ожидалось. А какое впечатление произвел на него я? Вероятно, никакого. «Вы можете заручиться моей поддержкой». Не то чтобы ему вовсе нельзя было верить, но лучше исходить из того, что он ничего делать не станет. Полагаться на собственную изобретательность, то бишь на Гугл. Вводить ключевые слова в поисковик, пробовать все новые и новые комбинации, закидывать электронные сети, пока не выловится имя, а в придачу, если повезет, адрес электронной почты.

Доктор Разакандраина Рафарамину, профессор онкологии. Первый специалист по лучевой терапии на Мадагаскаре. Разакандраина — он или она? Непроизносимое имя из другой вселенной. Однако в той вселенной, по-видимому, тоже пользуются почтой Gmail. Или нет? Во всяком случае, адрес я нашел. Написал подробное письмо — про Рокривер, «Лучи надежды» и свое желание споспешествовать развитию лучевой терапии на Мадагаскаре. Увы, ответа я так и не получил. Другое послание, адресованное доктору Радунсуа Рабемарукуту, ассистенту профессора Рафарамину, тоже осталось без ответа. Третья попытка оказалась более успешной. Я получил ответ от медицинского физика, работающего на Рафарамину и Рабемарукуту. Но ответ был странный:

«Здравствуйте!

Получил ваше письмо и с удовольствием на него отвечаю. Мы хотели бы заниматься лучевой терапией, это правда. Если что, мы на первом этаже, в том же коридоре, что и бухгалтерия, третья дверь справа.

С уважением,

Жан-Норбер Рабемахафали».

Как такое понимать? Хамская отписка? Или нормальная реакция человека из герметичного мира, где все, что заслуживает внимания, находится под боком? Так, если верить антропологу Дэниелу Эверетту, язык амазонского племени пирахан не позволяет говорить о чем-либо, кроме того, что происходит здесь и сейчас. Картина мира, исключающая все, кроме данных непосредственного опыта, выражается у пирахан одним словом: «ибипио». Перефразировка известной максимы Витгенштейна: «Чего нет в поле зрения, о том следует молчать», вот что означает это слово. В свое время наблюдения Эверетта вызвали бурную критику со стороны последователей Хомского. Дескать, данная им характеристика языка пирахан противоречит постулатам универсальной грамматики. Но одна из моих пациенток, профессор лингвистики, которая тоже провела несколько лет среди индейцев Амазонки, уверяет, что все, сказанное Эвереттом, чистая правда: есть части света, где пространство, время и данные опыта воспринимаются совсем иначе. Да и сам я прекрасно помню, как медсестра Абенаа, с которой я работал в Гане, расспрашивала меня про Нью-Йорк. Где он, этот твой Нью-Йорк? Далеко? Дальше, чем Аккра? Когда я сказал, что Нью-Йорк находится на другом континенте, Абенаа удивилась: это сколько же туда на автобусе-то добираться? Так и тут: если хотите помочь нам с лучевой терапией, заходите, мы у себя, на первом этаже, до пяти вечера. Не успеете сегодня, приходите завтра… Но ведь физик из Антананариву — это не охотник из племени пирахан и не медсестра из ганской деревни. Значит, все-таки хамство? Как бы то ни было, каши с этим Жан-Норбером, похоже, не сваришь. И, поскольку больше мне никто не ответил, я решил махнуть рукой на мадагаскарский проект.

Прошло полгода, начался новый семестр. Каждую осень я преподаю будущим светилам американской медицины курс «Введение в онкологию». После одной из лекций ко мне подошла студентка-энтузиастка. Задавала вопросы, демонстрируя повышенный интерес к предмету, и, слово за слово, постепенно перешла к рассказу о себе. До поступления в мединститут она, Алиса, училась на биофаке, занималась тропической экологией и даже ездила на Мадагаскар вместе с профессором Марвином Обрайеном — бывшим учеником Линни Уайт. В медицине же Алису больше всего интересует онкология, особенно лучевая терапия; в прошлом году она работала в лаборатории у Саймона Пауэлла из Слоун-Кеттеринга. Чего бы ей действительно хотелось, так это объединить два своих пристрастия: заниматься онкологией на Мадагаскаре. Известно ли мне, что раковые заболевания являются серьезнейшей проблемой здравоохранения в Африке вообще и на Мадагаскаре в частности? У нас есть уникальная возможность помочь, недавно она говорила об этом с профессором Майклом Толлом. Толл пообещал Алисе спонсировать разведывательную экспедицию на Мадагаскар — при условии, что она найдет врача-онколога, который согласился бы выступить в качестве руководителя проектом.

— Значит, это Майкл Толл посоветовал вам связаться со мной? — спросил я у Алисы.

— Нет, я сама. А разве вы знакомы с профессором Толлом? Он вас не упоминал… Так как вам моя идея?

Все упирается в контакты, которых нет. Но коль скоро у Толла нашлись деньги для моего (нашего?) проекта, можно предпринять еще одну попытку. Я откопал письмо Жан-Норбера Рабемахафали; внизу был указан номер телефона, начиная с кода страны: +261. Вспомнил, что код Ганы: +233. Чем глуше место, тем больше число? Как я узнал позже, тот же принцип работает и в отношении роуминга: из ЮАР минута телефонного разговора с Нью-Йорком стоила мне двадцать центов, из Мозамбика — три доллара, а с Мадагаскара — все пять. Если отвлечься от мысли, что эта экзотика, пожалуй, влетит в копеечку, набегающие цифры вызывают мальчишеский восторг: ишь куда занесло! Все дальше и дальше. И вот уже на экране мобильника высвечивается местонахождение абонента: Мадагаскар. +261. Как будто звонишь на Луну. И слышимость как в той исторической записи, где сквозь помехи едва проступает слабый голос Нила Армстронга, произносящий сентенцию про «один маленький шаг» (без субтитров не разберешь).

— Алло, мсье Рабемахафали? Я звоню вам из Нью-Йорка… Некоторое время назад я писал вам насчет радиотерапии…

— А, это вы… — Трансконтинентальная связь передавала слова, но лишала их эмоциональной окраски, скрадывая интонацию и тембр голоса. Я не мог определить, какую реакцию вызвал мой звонок. И от этой неопределенности мне было не по себе.

По-видимому, он тоже испытывал неловкость. После того как мы обменялись несколькими фразами, он предолжил продолжить разговор по электронной почте. В тот же вечер я отправил ему письмо, в котором сообщал, что у меня появилась возможность приехать на Мадагаскар, если, конечно, они заинтересованы в сотрудничестве. На этот раз ответ был более адекватным: