Александр Стесин - Африканская книга

Я уже и забыл, что изучение нового языка — одно из самых радостных занятий, какие бывают. В свое время в американской школе я учил французский, немецкий и латынь. Из всего этого остался только французский, хотя когда-то, если надо было пустить пыль в глаза, я от нечего делать цитировал хрестоматийное «Gallia est omnis divisa in partes tres…» [251] «Вся Галлия делится на три части…» ( лат .) Начало «Галльской войны» Юлия Цезаря. или «Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?» [252] Доколе ты, Катилина, будешь испытывать наше терпение? ( лат .) Начало «Первой речи против Катилины» Цицерона. . По-немецки же я могу сообщить лишь, что «ich bin ins Kino gegangen» [253] Я ходил в кино ( нем .). .

Уже во взрослом возрасте, перед тем, как отправиться в Гану, я в течение года учил ашанти-чви — птичий язык, ставший впоследствии одним из главных персонажей моей повести «Вернись и возьми». По возвращении в Нью-Йорк я изо всех сил старался удержать эту птицу: ездил в Ганский район, докучал таксистам, чье имя выдавало аканское происхождение. Недавно, общаясь в чате с одним из моих ганских приятелей, я с удивлением обнаружил, что кое-что до сих пор помню. Могу еще с грехом пополам поддержать немудрящую беседу на бытовые темы. Все же знанием языка это не назовешь. Если что и осталось, то не сам язык, а его послевкусие, счастливое воспоминание о нем, и это дороже всех оцифрованных фотографий.

В Рокривере малагасийский язык преподавали по принципу разговорника. Главная задача учащегося — затверживать слова и фразы на все случаи жизни; в подробности грамматики можно не вдаваться. Каждое занятие начиналось с навязшего в зубах диалога:

— Манаун! (Привет!)

— Манауна! (Привет!)

— Иза н’анаранау? (Как тебя зовут?)

— Ни анараку дей Александр. (Меня зовут Александр.)

— Айз’ йанау ну мипетчак? (Где ты живешь?)

— Ани Америка ау ну мипетчак. (Я живу в Америке.)

— Фирь таун’ йанау? (Сколько тебе лет?)

— Фал ма’афантатчанау. (Приятно познакомиться.)

— Ма’афинаритч ить финерен’ить. (Это замечательная страна.)

Кажется, по аналогичному принципу работают популярные программы Rosetta Stone, Pimsleur, Duolingo, Babbel и иже с ними. Допускаю, что метод Rosetta Stone более эффективен, чем пыльные учебники с дотошным разбором грамматических структур (много ли носителей английского языка знают про present perfect continuous?). Но мне, педанту, куда милей другой метод, воскрешающий воспоминания об уроках в советской школе, где витают слова «морфология и синтаксис»; где подлежащее подчеркивать одной чертой, сказуемое — двумя, а дополнение — пунктиром. Где «жи-ши» через «и», где «ча-ща» через «а». Где училка английского Галина Иванна вызывает меня к доске, просит объяснить разницу между глаголами walk и work (произносимые ею, эти слова действительно звучат похоже: «вок» и «вёк»), и я вок-вёк-вякаю что-то очень умное, стараясь произвести впечатление на красавицу Юлю Жарковскую. Говорю с расстановкой, что разница есть, и существенная: walk — это mandeha, а work — miasa. «Miasa ny mpianatra: mandalina sy mandroso izy» [254] «Ученик работает: он учится и делает успехи». Для записи устной малагасийской речи в этой повести я решил использовать транскрипцию, чтобы по возможности передать звучание языка. Там же, где приводится малагасийский текст, я, разумеется, сохранил стандартную орфографию и латиницу. . Бросив победоносный взгляд на Юлю, я сообщаю Галине Иванне и всему классу, что глаголы в малагасийском языке делятся на корневые и производные. Основа первых представлена корнем (avy, tamy), тогда как основа вторых состоит из корня и префиксов.

Придя домой после занятий, я достаю из ранца учебник Людмилы Карташовой «Малагасийский язык» и принимаюсь за дело. Зубрю таблицу указательных местоимений (ity/ito — ireto — izato/izaty, io — ireo — izao/izay, iny — ireny — izany, itsy — iretsy — izatsy, iroa — ireroa — izaroa, iry — irery — izary…) Во вселенной малагаси эти местоимения различаются в зависимости от расстояния, на котором находится то, на что указывают, от того, кто указывает (в непосредственной близости, можно потрогать; близко, но дотянуться сложно; в поле зрения, но вне досягаемости). Кроме того, имеется отдельная категория для предметов, находящихся вне пределов видимости, причем «видимые» местоимения имеют единственное и множественное число, а «невидимые» — только единственное. По-русски все это обозначается двумя словами: «тот» и «этот». Здесь же требуется целая таблица, черт ногу сломит (позже, в переписке, коллега Нурусуа будет исправлять мои многочисленные ошибки: вместо «Faly aho nandre izato» надо было написать «Faly aho mandre izany» и так далее).

Восемь лет назад, взяв приступом ашанти-чви, я так уверовал в свои лингвистические способности, что пообещал себе и впредь, подобно Эверетту, овладевать диковинными наречиями. Теперь же, с трудом продираясь через агглютинативные словоформы «тени малагаси» [255] Малагасийские слова; малагасийский язык. , пыхтя над аффиксами, выражающими идею побуждения, взаимность действия, релятивную форму глагола и прочая и прочая, я почувствовал вес и длину минувших восьми лет, внезапно ощутил свой нынешний возраст. Так человек, который всю жизнь бегал кросс или поднимал тяжести, вдруг начинает задыхаться и уже не может того, что всегда было ему под силу. Но я успокоил себя, списав все трудности на изъяны преподавательского метода. Просто мне нужен другой подход. Я обзавелся учебником Карташовой, и дело как будто пошло на лад. Не только странная грамматика (например, размытые границы между глаголами и прилагательными, у которых, как у глаголов, есть времена), но и фонетические фокусы вроде сокращения безударных гласных (пишется «Andriamanitra», а читается «андрамантч [256] На самом деле даже не так: у малагасийских звуков, передаваемых на письме как «tr» и «dr», нет точного соответствия в других языках. За неимением лучшего я решил использовать «тч» и «дж». ») у Карташовой объяснялись куда доходчивее. Я корпел над упражнениями в конце каждого урока, шевелил губами, бормотал себе под нос, стараясь не слишком пугать домашних. Со скрежетом осваивал малагасийскую систему счета (числа читаются задом наперед: не «тысяча сто пятьдесят восемь», а «восемь пятьдесят сто и тысяча»).

Для ребенка чужой язык — это песня, которую ничего не стоит запомнить, и, как только запомнишь, смысл прояснится сам собой. А для меня, сорокалетнего ученика-переростка, это головоломка, которую надо решить; шахматная задача с последней страницы вечерней газеты. Возможно, это относится и к стихам: они тоже имеют свойство с возрастом эволюционировать в сторону шахматных задач (недаром семидесятилетний Набоков выпустил сборник «Poems and Problems»). И хотя шахматист из меня никакой, я обнаружил, что «шахматный подход» — хорошая стартовая точка не только для изучения малагасийского языка, но и для переводов поэзии Рабеаривелу. Начать с ребуса, а там будет видно.