Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

У нас с тобой, помнится, была аналогичная реакция на феномен Трапезникова. Но дело-то в том, что сама практика избрания в академики в зависимости от их должности — уже это безнравственно. Свободного избрания тут нет, ведь на то или иное вакантное место в академии негласно рекомендуется тот или иной претендент все теми же партаппаратчиками, а они имеют потаенные намерения в удобный момент протолкнуть и себя в список для избрания. Так что дело-то даже и не в анекдотической фигуре С.П. Трапезникова, а в самой концепции подобных выборов. Если еще точнее — то именно в крепостничестве сознания самих тех россиян, которые выбирают и которых выбирают... Разве на твоих выборах было что-нибудь принципиально иначе, дорогой бывший мой коллега? Тем более что в тот момент, когда эти ваши выборы готовились, ты еще был секретарем и членом Политбюро ЦК КПСС. Нe скажи теперь кому-нибудь, что тебе не докладывали о ходе этой подготовки... Не любопытно ли и то, что при наступлении твоей «демократии» ухо в ухо с тобой к финишным выборам в АН пришло еще несколько высокопоставленных лиц?

Не стоит ли, хотя бы с опозданием, поразмыслить над тем, что же такое сращивание политики с наукой? В сущности, это насильственное подчинение ученых политикам и политиканам какой бы то ни было партии и, конечно, государству. Политиком мог стать, и становился, вообще далекий от науки (и даже от образованности) любой человек амбициозного склада характера, и именно из таких людей складываются руководящие звенья политических партий. Тот же Трапезников вовсе не считал себя ниже какого-либо академика. Напротив, он истолковал свои провалы на выборах в АН СССР как доказательство того, что наши ученые внутренне враждебны именно самой идее социализма и коммунизма. Как всякий партийный невежда, он считал свою убежденность в неизбежности бесклассового общества более важным качеством, чем честное служение тех или иных аполитичных ученых научной истине, без чего и сама наука была бы невозможна.

Конечно, к тебе лично это никак не относится. Я предполагаю, что при чтении этих строк ты будешь недоумевать. Но давай не будем спешить делать окончательные выводы. Да я и не претендую на то, чтобы ты со мной согласился в выводах лично о тебе. Для меня важно, чтобы мой ход мысли о тебе был неопровержим ни в логике, ни в фактах. Да и пишу я все это ради того, чтобы люди узнали правду о тебе и обо мне.

Когда же проявилась сама тенденция к подчинению философии политике? Она существует от века. Правда, с перестановкой понятий. Сначала Сократ, но особенно обстоятельно Платон выдвинул «установку», что при соединении политики и философии главенство должно принадлежать философии. Платон создал целое учение об «идеальном государстве», в котором на тысячелетия вперед обосновывалась идея, согласно которой человечество до тех пор будет жить абсурдами, пока обществом не станут управлять философы. Только они смогут соединить в государстве философскую истину с политической практикой. Причем на уровне великого триединства Истины, Добра и Красоты. И — без демократии... Уже Сократ выдвинул понятие духовной аристократии.

Это огромная проблема. Величайшие умы Древней Греции — Сократ, Платон и Аристотель — не были демократами. А если более точно, то и все античные мыслители не были демократами, ибо они большую часть населения, рабов, исключали из понятия «человек». Только у Эпикура выдвигается идея «общественного договора», что много ближе к концепции Руссо, выдвинутой значительно позже.

Н.Макиавелли самым решительным образом обосновал примат политики над другими гуманитарными ценностями. С аналогичных позиций эту трактовку в дальнейшем развивал Ф.Бэкон, Гоббс, Локк, а более всего деятели французского Просвещения, особенно Монтескье, а потом историки французской Реставрации — О.Тьерри, Минье, Гизо. Они, между прочим, первыми открыли ту истину, что реальная политика есть борьба интересов классов и наций (а вовсе не Маркс). Кстати, Маркс и указал на эту их научную заслугу. А поскольку реальный, исторический процесс становился все более и более конфликтным, то роль политики в нем становилась все более решающей. Правда, весьма и весьма крупным особняком от этого стоит классическая немецкая философия XVIII–XIX веков, в которой (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель и даже их противник Фейербах) вновь воссияла концепция доминирующей роли философии по отношению к политике и всему общественному сознанию. К тому же великие немецкие философы-классики вышли на самые высокие для своего времени уровни разработки философского понимания Высшего Разума Вселенной. Они же в качестве идеала выдвинули безнасильственное развитие человечества.

Небось ты недоумеваешь по поводу этого моего экскурса в историю? Сам-то ты обходишься без обозрения конкретных событий и идей прошлого. А это-то и сближает тебя с проклинаемым тобой большевизмом (да, да, именно с ним!). Тебя сближает с ним твой стиль изложения. Безапелляционный, рассчитанный на людей, принимающих твои утверждения на веру. Все мы, люди военного поколения, в той или иной степени заражены этим.

Провал защиты моей диссертации состоялся 16 мая 1968 года. Далее все случилось неотвратимо. Ведь цель Шауро, Мелентьева, Барабаша и их coyчастника В.Севрука заключалась вовсе не просто в том, чтобы убрать неугодного с поста, но и в том, чтобы следующая его ступенька была как можно ниже и еще ниже... Поскольку в успехе защиты моей диссертации многие и многие все-таки не сомневались, то со мной тогда вели предварительные разговоры о переходе на должность директора Института истории искусств Министерства культуры СССР. С министром Е.А. Фурцевой (когда я временно исполнял обязанности заведующего отделом культуры ЦП КПСС) у нас сложились самые добрые отношения. Эта «кухарка» была куда более интересным и чутким человеком, чем унизившие ее «пастухи» и «конюхи», которые десятилетиями «руководили» одним из величайших государств мира. И привели его к краху.

Среди чиновников тогда уже ходил слух, что тогдашнего директора института В.С. Кружкова (в свое время заведующего Агитпропом, «погоревшего» при Хрущеве вместе с министром культуры Р.В. Александровым и, после отбывания ссылки в Свердловске, посаженного на этот институт) предложено проверочной комиссией от этой должности все-таки тоже освободить.

Однако названные мною выше боевики и оперативники решили, что даже и эта моя вторая «Канада» все же для них слишком опасна: мол, выйдет человек (при своих в то время молодых годах) в академики, а там — кто знает, как далее все повернется. Люди типа Барабаша далеко смотрят в делах карьеры. Далеко. Особенно если это задевает их личную судьбу. Через какое-то время, когда Ю.Барабаша все-таки тоже почему-то не пустили подняться выше, он-то и был назначен на Институт истории искусств. Так-то. Участие Барабаша в процессе превентивного «обезвреживания» меня как несомненного представителя альтернативного мышления в свете всего этого предстает просто-таки вполне концептуальным...