Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Для подкрепления этой концепции я приводил соответствующие мысли К.Маркса, Ф.Энгельса, В.И. Ленина. Среди них была и такая вот: «Истинная, коренящаяся в самом существе свободы печати, цензура есть критика, — писал Маркс, отвергая всякую другую форму воздействия на художественную литературу. — Она — критика — тот суд, который свобода печати порождает изнутри себя» (Маркс К. Сочинения. Т. 1. С. 59).

Вот именно! Изнутри себя. Никакого навязывания.

Конечно, чешские и словацкие интеллигенты воспринимали это с приятно удивленным вниманием. А далее суждение: «Но разве верна своему характеру, разве действует соответственно благородству своей природы, разве свободна та печать, которая опускается до уровня промысла? — так ставил Маркс вопрос и отвечал: — Писатель, конечно, должен зарабатывать, чтобы иметь возможность существовать и писать, но он ни в коем случае не должен существовать и писать для того, чтобы зарабатывать.

Когда Беранже поет:

Живу для того лишь, чтоб песни

слагать,

Но если, о сударь, лишен буду места,

То песни я буду слагать, чтобы

жить, —

то в этой угрозе кроется ироническое признание, что поэт перестает быть поэтом, когда поэзия становится для него средством» (Там же. Т. 1. С. 76).

Она — самоцель.

Трудно ли понять, что все это внутри, по крайней мере, нашей страны тогда воспринималось как «не марксизм»... Не любопытно ли, что директор издательства «Художественная литература» В.О. Осипов около двух лет держал (уже в конце 70-х годов) в набранном виде мою книгу «Еще раз о партийности художественной литературы», не выпуская ее именно из-за того, что в ней приводились эти цитаты Маркса? И книга вышла только с разрешения Н.Зимянина, понявшего абсурдность запрета идей Маркса (от имени партии, называющей себя марксистской). Марксистской она от этого, конечно, не стала, но для чехословацкой творческой интеллигенции эти мысли, на фоне советских танков, имели характер все же именно надежды, пусть и призрачной.

Советский профессор приводил далеко не всем знакомые слова Канта: если к индивидуальному суждению о прекрасном примешивается хотя бы малейший прагматический интерес, «такое суждение партийно и не может быть эстетическим».

Я по проявлявшемуся настроению видел отношение к себе доброжелательно иное, чем к тем, кого присылали в качестве представителей СССР. Наряду со множеством непровокационных вопросов звучали и взволнованные слова благодарности. В Праге один из старейших кинорежиссеров, когда ему дали говорить из зала, сделал глубокий, признательный мне поклон. В городе Брно ректор университета, крупный ученый, выразил свое отношение к моей миссии, в сущности, противоположной именно тому, что делали там ты и твои идеологические подручные. Это незабываемо: увидев рубцы раны на моей правой руке и узнав, что это получено мною в 1944 году в Чехословакии от разрывной пули, он при всех ритуально поцеловал эти рубцы... Все поняли, чью миссию из России освятил наиболее уважаемый чех.

Как только я вернулся из триумфальной для меня поездки по этой стране, меня уже ждал директор издательства «Свобода» в Праге Е.Полонци с договором на издание на чешском языке моей книги о партийности и свободе печати (вышла там в 1972 году). Я.Фойтик спросил, не буду ли я возражать, если в Братиславе переведут и издадут мою большую книгу «Политика и литература». Я, конечно, согласился. Но книгу задержали в Москве, и она в Братиславе вышла только в 1975 году. Но вышла.

Трогательно, что мне предложили на машине съездить на место моего ранения в 1944 году — Дуклинский перевал... Я нашел эту высоту, окропленную некогда и моей молодой кровью. На этом красивом месте теперь стоит ресторан... За соседним столом — конечно, участники Дуклинской битвы с немецкой стороны... Никакой озлобленности ни у них, ни у меня. Мы уже другие.

Любопытно, как отнеслась к такому необычному приему меня в поверженной Чехословакии московская партократия. Конечно, «классовым» нюхом она учуяла — были и донесения посольства, и отзывы самих чехов и словаков, — уловила нечто настораживающее, а именно — все ту же чуждую ей альтернативу. Было утоплено в молчании приглашение мне читать в Карловом университете лекции сроком на год. Хотя приглашение исходило от самого ЦК КПЧ и передано было в ЦК КПСС...

Разумеется, не принял меня и «свой» Демичев. Это при том, что не только сам я к нему пытался попасть долгое время, но и Я.Фойтик просил его об этом: он, разумеется, хотел увеличить поток положительной информации в Москву от самих москвичей, чтобы создавалось впечатление, что к нам не столь уж и плохо в Чехословакии относятся...

Не принял меня дома никто, кроме С.И. Колесникова, заведующего сектором Чехословакии в отделе соцстран. Чехам и словакам тем самым дали понять: не им выбирать тех, кто к ним будет ездить из СССР... Мне остается вспомнить сегодня, что Я.Фойтик и в следующем, 1972 году, когда я был на лечении в Карловых Варах по линии СП CCCР, нашел нужным и на этот раз посетить меня. Книги мои, изданные в Чехословакии, получили положительную прессу. О них, впрочем, писали и в ФРГ, и в Италии, и в США.

Так вот разошлись наши с тобой позиции относительно Чехословакии. Поступил ты как типичнейший раб своего инстинкта самосохранения, то есть именно как макиавеллист. В твоей позиции не было ни благородства, ни осознания ущербности как представителя того социального типа, который особенно не колеблется, обрекая на несчастье других людей, лишь бы сохранить для себя в своей стране номенклатурный паек. Не на твоих ли глазах кончали самоубийством не один и не два, а многие, в сущности, вполне обыкновенные совестливые наши танкисты и самоходчики в 1968 году, когда подгоняемое тобой их начальство требовало от них ехать через толпы людей?

Может, именно эти-то мученики и поторопили процесс складывания того сознания у наших воинов, которое в 1991 году — в другом августе — сделало невозможным насилие нашей армии над своим собственным народом?

К сожалению, сам по себе этот факт отказа от подавления воли пусть и другого народа — порой ценой собственной жизни — до сих пор глубоко не осмыслен по той причине, что в средствах массовой информации распространилась, в сущности, гнуснейшая волна дискредитации самого понятия подвига... И вообще, незакономерная гибель трех, пусть и действительно замечательных, ребят 19 августа 1991 года для многих затмила собой самоотверженную гибель трех десятков миллионов жизней в Великой Отечественной...

А ежедневная гибель сотен и тысяч людей в межнациональных войнах, вызванных, в сущности, целенаправленным развалом СССР...

Если ныне российские войска в xoдe межнациональных войн являются, несомненно, стабилизирующим фактором, то ведь и это достигается тем, что российский воин постепенно наработал себе чрезвычайно нелегкий авторитет защитника равноправия наций, а никак не завоевателя и поработителя их. Это ли не подвиг?