Артем Латышев - Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг.

Поэтому жесткое отношение к попавшим в плен военнослужащим Красной Армии определялось не законами, а их толкованием, проистекавшим из политической конъюнктуры. В комментариях к статье 193-22 уголовного кодекса РСФСР юрист Б. Змиев в 1928 г. указывал, что иногда на поле боя могут сложиться ситуации, при которых прекращение сопротивления и сдача в плен будут единственным разумным поведением [524] Кропачев А.С. Кринко Е.Ф. Потери населения СССР в 1937–1945 гг.: масштабы и формы. Отечественная историография. М., 2012. С. 262. . Через год другие авторы в комментариях к той же статье делили попадание в плен на «умышленную сдачу военнослужащим самого себя в плен из личных, шкурнических побуждений сохранения своей жизни или здоровья» и «сдачу в плен», «вызванную условиями боевой обстановки, когда все способы избежать плена со стороны военнослужащего будут исчерпаны и когда дальнейшее его сопротивление неприятелю может повлечь явно бесцельную его гибель». Здесь же давалось отличие умышленной сдачи в плен от измены — перехода на сторону врага: «в первом случае военнослужащий не только лишает свою армию бойца, но, вместе с тем, и сам становится ее противником» [525] Чуватин А.Н., Никитенко М.Н., Черкасов С.П. Положение о воинских преступлениях. М., 1929. С. 69. .

Политическая умеренность трактовок объясняется неактуальностью проблемы плена до конца 1930-х гг. В 1936 г. было возможным напечатать книгу рассказов о Первой мировой войне бывшего в плену царского офицера А.Г. Ульянского. В тексте можно обнаружить немало высказываний о плене, главным образом негативного характера [526] «Плен — большое несчастие для солдата, который знает, за что он сражается», «предел унижения сидеть вот так во вражеском штабе, а мимо ходят люди и смотрят на тебя как на каналью». См.: Ульянский А. Война и плен. Рассказы. Л.,1936. С. 11. , в то же время герои рассказов постоянно попадают в плен и живут в нем. В политической культуре, где лик Троцкого мог проявиться в рисунке на спичечном коробке, а свастика найтись на френче Сталина [527] Plamper J. Abolishing ambiguity: soviet censorship practices in the 1930s // The Russian Review. 2002. N. 61. P. 2–20. , подобная двусмысленность свидетельствует о том, что тема плена не беспокоила цензоров и не была частью идеологии.

Про бывших в плену в 1930-е гг. вспоминали во время очередной репрессивной кампании. При проведении партийной чистки 1935 г. «дедушку русского спецназа» И.Г. Старинова в политотделе спрашивали, не был ли он в плену у белых [528] Старинов И.Г. Записки диверсанта. М., 1997. С. 48–49. . В годы большого террора бывших пленных затронули немецкая и польская операции НКВД [529] Петров Н.В. Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов. М., 2010. С. 110; По воспоминаниям в тот период начальника областного управления милиции М.П. Шрейдера, в Новосибирской области практически всех бывших в плену в годы Первой мировой войны (25 тысяч человек) решено было расстрелять как немецких шпионов. См.: Шрейдер М П. НКВД изнутри. Записки чекиста. М., 1995. С. 142. . Однако они не были первоочередными целями чисток или большого террора. В глазах органов госбезопасности пленные были не идеологическими противниками, а удобным в плане оформления следственных дел контингентом для репрессирования в условиях расширяющихся национальных операций.

Для власти проблема плена актуализовалась с вступлением СССР во Вторую мировую войну. Во время вторжения в Польшу в сентябре 1939 г. в пропаганде для армии присутствовала тема плена, хотя само слово не использовалось: «Экипаж сгорел, но не сдался <���…> на требование о сдаче ответили: "Умрем за Родину, но врагам не сдадимся"», «Надеюсь… в случае аварии твоего танка ты врагу живым не сдашься» [530] Партийно-политическая работа в боевой обстановке. Сборник документов, изданных во время освободительного похода в Западную Украину и Западную Белоруссию. М., 1940. С. 35, 93. . В отношении местного украинского и белорусского населения напрашивалось сочетание «польский плен», но вместо него использовался весь набор синонимов: «гнет», «иго», «хозяйничанье».

Слово «плен» знали красноармейцы на Халхин-Голе: «тот, кто сдался, или попал в плен, тот предатель. Он губит себя, свою семью, имя его будет проклято семьей, детьми, народом» [531] Свойский Ю.М. Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен. М., 2014. С. 87. . Военный конфликт СССР с Японией завершился подписанием соглашения, которое включало в себя обмен военнопленными [532] Бушуева Т.С. Халхин-Гол: взгляд через 70 лет // Российская история. 2009. № 5. С. 48. . Советская сторона получила обратно 89 военнослужащих, судьба которых подробно рассмотрена в работе Ю.М. Свойского. Инициатором фильтрации, руководствуясь контрразведывательными соображениями, выступило командование 1-ой армейской группы. Формально бывшие пленные не считались арестованными, но содержались в Чите в казармах под охраной. На высшем уровне было решено создать комиссию для разбирательства с каждом отдельным пленным, ключевую роль в которой играли работники политорганов. Позиция их представителей сводилась к тому, что «нет ничего позорнее, как сдаться в плен живым. Плен — это измена Родине, предательство, нарушение присяги, за что каждый карается со всей строгостью революционной законности» [533] Свойский Ю.М. Военнопленные Халхин-Гола. С. 26. .

Однако выводы комиссии были серьезно отредактированы корпусным комиссаром, смягчившим ряд формулировок (принципиальная замена «сдался в плен» на «взят в плен»), самостоятельность проявил и Военный трибунал Забайкальского военного округа. В итоге 8 человек были расстреляны, 30 приговорены к лишению свободы в ИТЛ (от 5 до 10 лет), 5 оправданы военным трибуналом, оставшиеся 51 человек не подверглись судебному преследованию. В их отношении были применены репрессии по партийной линии, также всех бывших в плену командиров наземных частей уволили из армии [534] Там же. С. 79, 80, 82, 88, 95, 97, 98. . От жестких мер власть воздержалась.

Усиление темы плена в пропаганде было вызвано неудачами СССР в войне с Финляндией. Фильтрация вернувшихся в СССР пленных Зимней войны началась сразу же после пересечения советской границы [535] Зимняя война. Исследования, документы, комментарии. М., 2009. С. 609–610. . Решение Политбюро от 19 апреля 1940 г. предписывало провести «оперативно-чекистские мероприятия» с целью выявить три категории лиц: сдавшихся в плен добровольно; скомпрометировавших себя своим поведением во время плена; завербованных финскими спецслужбами. В процессе проверки «бывших военнослужащих» в Южском лагере, длившейся с 25 апреля по 28 июня 1940 г., из 5.175 рядовых и 293 офицеров были обвинены в работе на финскую разведку 414 человек, а 4.354 военнослужащих «на которых нет достаточного материала для предания суду, подозрительных по обстоятельствам пленения и поведения в плену» по предложению Берии были осуждены Особым совещанием на заключение в ИТЛ на 5 или 8 лет. Наказания избежали лишь 450 человек, оказавшиеся в плену «будучи ранеными, больными или обмороженными, в отношении которых не имеется компрометирующих материалов» [536] Из справки Берии видно, что 250 человек еще проверялись. См: Носырева Л., Назарова Т. Пойдем на Голгофу, мой брат // Родина. 1995. № 12. С. 104, 105. . По данным В.Ю. Альбова, работавшего с личными делами осужденных, приоритет при проверке отдавался выяснению не обстоятельств попадания в плен, а влияния «вражеской пропаганды», делавшей слушателей «социально-опасным элементом» [537] Альбов В.Ю. Советские пленные второй мировой. С. 68. .