Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Второй судебный процесс был организован быстро. Он состоялся с 18 по 23 марта 1941 г., местом его проведения снова стало здание областного управления НКВД в Николаеве [1350]. Второй процесс в целом не отличался от первого. Наряду с уже известными свидетелями было привлечено лишь несколько новых, таких как бывший заместитель начальника УНКВД по Николаевской области А.Ф. Поясов. Однако ни новые свидетели, ни повторно выступавшие «старые» свидетели не придали суду новое качество. Как и ранее, свидетели не только резко критиковали и обвиняли подсудимых чекистов, но и безмерно их восхваляли. Однако, как известно, дьявол кроется в мелочах. Только при повторном рассмотрении становится заметным усиление тенденции, уже свойственной первому процессу, но не получившей развития из-за «неправильного» состава трибунала. Согласно этой тенденции, суд стремился уличить обвиняемых чекистов в самоуправстве и склонности к эксцессам. В результате все больше внимания стало Уделяться сознательному пренебрежению чекистами своими обязанностями по надзору за следствием, фактам безответственного обхождения с подследственными и их показаниями, а также с уликами.

Свидетель и бывший сотрудник из отдела Трушкина, Ю.С. Лейзеровский, еще раз повторил свои показания о том, что Трушкин последовательно критиковал его за стремление проявлять умеренность в «разоблачении врагов», однако на этот раз Лейзеровский дословно воспроизвел заявление Трушкина: «Ты не чекист, ничего не понимаешь, я заберу от тебя дело» [1351].

Бывший подследственный, начальник участка корпусного цеха судостроительного завода № 200 Афанасьев, показал в этот раз, что Трушкин прекрасно знал о том, что его подчиненные — Г.С. Зельцман и Зайкин — избивали его [1352].

Далее Трушкин и Гарбузов описывались свидетелями как те, кто запрещали подследственным жаловаться и жестоко наказывали, если жалобы имели место. Так, Трушкин даже не остановился перед тем, чтобы избить арестованного, пытавшегося покончить жизнь самоубийством. Согласно показаниям нового свидетеля, Б.М. Куклинского [1353], короткое время работавшего сотрудником Секретно-политического отдела УНКВД, Трушкин повел себя полностью неправильно после неудачной попытки самоубийства, предпринятой бывшим директором завода № 200 Щербиной. В частности, Трушкин разорвал прощальную записку, в которой говорилось: «Ухожу из жизни с чистой совестью. Врагом никогда не был и не буду. Да здравствует Сталин и социализм» […]». Далее Куклинский показал: «[Трушкин] ее разорвал и с ругательством “мерзавец”, “провокатор” бросил ее Щербине в лицо. […] Щербина рассказал, что после попытки к самоубийству его взяли к Трушкину и там избили так, что сейчас сидеть ему больно» [1354].

Кроме того Трушкин, как выяснилось, 16 ноября 1938 г., то есть за день до принятия постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г., когда земля уже начинала гореть под ногами у чекистов, получил от арестованного М.П. Дудина, начальника производственного цеха завода им. Марти, показания, компрометирующие секретаря Николаевского обкома КП(б)У П.И. Старыгина. Текст показаний был сформулирован Трушкиным заранее, сделал он это в качестве подстраховки или для того, чтобы иметь возможность шантажировать партийного функционера [1355].

Воронин на втором процессе выступал уже не столько преимущественно в роли жестокого следователя, сколько теперь под сомнение ставилась его верность системе. М.Ф. Гладков, один из арестованных по делу о пожаре на судостроительном заводе, рассказал о том, как в ходе допроса он сослался на свои права, гарантированные советской конституцией, в ответ на что Воронин заявил ему дословно следующее: ««Она [Сталинская конституция] меня не касается», — и при этом выразился нецензурно по адресу Конституции» [1356]. Когда инженер Бондарь сказал, что отзовет на суде выбитые из него показания и расскажет правду, Воронин якобы ответил: «Я — тебе следователь, и мы же будем судить тебя» [1357].

Целый ряд показаний свидетелей развенчивал Гарбузова, который ранее утверждал, что поднимал руку на арестованных только в самых исключительных случаях, а в остальном всегда выступал на страже социалистической законности. Теперь свидетели утверждали, что Гарбузов систематически избивал подследственных.

Неоднократные заявления Карамьпнева о том, что он, будучи начальником УНКВД, ничего не знал об избиениях, в противном случае он бы наказал виновных, были опровергнуты еще одними показаниями Бондаря. В частности, Бондарь сообщил, что как-то раз, сразу же после избиения, его привели на допрос к Карамышеву. «Карамышеву об избиении меня я не говорил, но мое состояние он прекрасно видел и так», — заявил Бондарь [1358].

Оперуполномоченный УНКВД по Николаевской области в 1938 г. Т.Т. Черкес, приглашенный в качестве нового свидетеля, заявил, что Карамьппев на оперативных совещаниях настраивал аппарат, по возможности, избегать контроля со стороны партии и прокуратуры в ходе массовых операций и не «щепетильничать» в отдельных случаях. В частности, он призывал «поменьше ходить в парткомитеты и в прокуратуру. Нам нужно посадить 2000 чел. […] Не страшно, если ошибаемся при арестах в одном человеке […]» [1359]. Аналогичные показания дал еще один новый свидетель, также бывший сотрудник Трушкина, А.П. Федотов [1360]. Он дополнительно показал: «Однажды на оперативном совещании один работник высказался, что нужно бы советоваться с секретарем горкома. […] Карамышев заявил: “Что Вы все секретари да секретари: Вы больше, чем секретарь горкома, и сами должны решать вопросы”» [1361].

Д.Ф. Кобцев, бывший 2-й секретарь Николаевского горкома КП(б)У, дополнительно уличил Карамышева в том, что его грубость была хорошо известна партии: «Карамышев был груб в обращении, на заседаниях обкома ругался матом, в связи с чем [ему] даже делались замечания» [1362].

Карамышев был единственным из четырех обвиняемых, отметившим новые черты в процессе, которые поначалу не бросались в глаза, но которые не стоило недооценивать, исходя из нового состава судей, и вербально на них отреагировал. Он не изменил свою линию защиты, лишь с еще большим упорством отклонял все обвинения. Куда как более подробно, чем на первом процессе, он описывал свои усилия по наведению порядка при принятии дел в качестве начальника областного управления. Сначала он рассказал о том, что по его приказу были освобождены 600–700 человек из 2000, арестованных еще его предшественником Фишером. Потом подчеркнул свои усилия, направленные на упорядочение работы тройки, а также указал на свой запрет использовать негласных сотрудников в качестве «штатных» свидетелей, что было до этого расхожей практикой. В бытность его начальником УНКВД по Николаевской области, указал Карамышев, было в целом арестовано в 10 раз меньше людей (на первом процессе он приводил другую цифру — в пять раз), чем по другим областям Украины. В заключение Карамышев указал на инициированную им чистку чекистского аппарата и мобилизацию новых сотрудников, на 30–40 % рекрутированных из числа партийных кадров. [1363]