Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Нельзя также говорить, основываясь на материалах судебных процессов в Николаеве, что целью кампании было уничтожение «ежовского» клана или «клана Успенского», хотя следствие уделяло особое внимание отношениям обвиняемых чекистов с Успенским.

Дидактический концепт кампании по восстановлению «социалистической законности» имел для партии и государства Сталинской формации лишь одни преимущества. Осуждение чекистов и освобождение части арестованных стали краеугольным камнем в деле нормализации ситуации, но при этом власть не сделала обществу каких-либо серьезных уступок. Напротив, путь радикального переустройства экономики и социума, выбранный раз и навсегда, был сохранен без каких-либо корректив. То, что стратегия охлаждения горячих голов и понижения градуса репрессий прекрасно функционировала, показывает то обстоятельство, что даже самые юные и рьяные карьеристы и благоприобретатели сталинской системы, такие как первый секретарь Николаевского обкома ВКП(б) П.И. Старыгин и его преемник С.И. Бутырин, очень быстро осознали, что охота на «врагов народа» (т. е. тех, кто был замечен в нелояльности) ведется теперь не в массовом порядке, а избирательно, что им необходимо сократить «антивражескую» риторику и, что особенно важно, значительно ограничить публичное бичевание конкретных людей [1377].

В вину режиму следует поставить затянувшуюся промежуточную фазу кампании после 17 ноября 1938 г., в течение которой производилась селекция «козлов отпущения» и статистов, что значительно продлило страдания арестованных жертв Большого террора. Сотрудники госбезопасности продолжили их мучить и после 17 ноября 1938 г., на этот раз для того, чтобы защитить самих себя от обвинений в должностных преступлениях.

О том, в какой степени границы между палачами и жертвами были расплывчатыми, свидетельствует реакция на пытки некоторых «настоящих» жертв массовых операций. Так, бывший 2-й секретарь Николаевского горкома КП(б)У Д.Ф. Кобцев, которого самого истязали во время следствия, полагал, что применение к нему мер физического воздействия было незаконным, в то же время он считал, что их можно и следует применять по отношению «к бандитам и им подобным» [1378].

Наиболее «горячая» фаза кампании по восстановлению социалистической законности пришлась в Николаеве соответственно на осень 1938 г. и весну 1939 г. Комиссии, различные особоуполномоченные и оперативные уполномоченные НКВД зондировали почву для того, чтобы «отфильтровать» из числа сотрудников госбезопасности конкретных обвиняемых. В УНКВД по Николаевской области это было нелегкой задачей, поскольку взятые на прицел чекисты получили полную поддержку руководства управления, которое использовало для этого все свои ресурсы, в том числе агентуру. В свою очередь, потенциальных «козлов отпущения» было не разлить водой, они всемерно поддерживали друг друга и всеми средствами сопротивлялись грозившему им аресту и осуждению.

В ходе этой самой настоящей борьбы выяснилось даже то, что чекисты думали, но не могли напрямую высказать в свою защиту: в донесениях агентов, которыми они «дирижировали», в качестве «вражеских» заявлений освобожденных подследственных на самом деле фигурировала собственная критика чекистов в адрес действий руководства страны. Московский центр представлялся в этих сообщениях наивным и нерешительным, а также звучали косвенные предупреждения об опасных последствиях кампании по наказанию нарушителей «социалистической законности». Здесь речь подспудно заходила даже о том, что государство и партия сами готовили почву для массовых репрессий. Однако не стоит понимать такого рода пассажи как критику самой системы, чекисты лишь намекали власти на возможность мягкого и корректного обхождения с теми, кто, не жалея сил, претворял в жизнь директивы государства. Власть не отреагировала на эти предупреждения и призывы, как и не обратила внимания на попытку дискредитации бывших жертв, которая была предпринята чекистами с помощью агентурных сообщений. Поскольку сотрудники НКВД формулировали свое обращение к власти в привычном, но устаревшем стиле борьбы с «троцкизмом», оно так и не было услышано.

И все же поначалу обвиняемые чекисты имели все причины, чтобы не отчаиваться. Чувство солидарности, которое испытывало к ним местное николаевское начальство, простиралось настолько далеко, что осенью 1940 г. с помощью местных судей и лояльного судьи военного трибунала они даже были оправданы или получили сравнительно мягкие наказания. Казалось, что чекистская обязанность защищать советское государство, в крайнем случае даже пренебрегая законом, смогла, полностью в духе понимания чекистами собственной роли в Большом терроре, нейтрализовать обвинение в тяжких должностных преступлениях. В результате только вмешательство со стороны Москвы, указавшей на важность задач кампании и ее воспитательной цели, привело к вынесению жестких приговоров в отношении всех четырех обвиняемых. При этом новое следствие пользовалось «старыми» материалами, но теперь Москва сознательно ограничила свободу суда в их интерпретации. Приговоры, прозвучавшие в этот раз в адрес Карамышева и его подельников, выглядели особенно суровыми на фоне аналогичных процессов, например в Одессе. Можно предположить, что новый судья, возглавивший трибунал, равно как и его заседатели, были уверены в пристальном внимании со стороны Москвы и в опережающем рвении чувствовали себя обязанными, вынести особенно суровые приговоры. Если рассматривать ситуацию под этим углом зрения, то становится очевидным, что первоначально вынесенный Карамышеву оправдательный приговор, который являлся результатом специфического стечения обстоятельств, и, соответственно, сравнительно мягкие приговоры, вынесенные его подельникам, имели в конечном итоге фатальные последствия для обвиняемых чекистов. То же самое можно утверждать в отношении организованных и активных тактик самозащиты, к которым прибегли обвиняемые и которые обратили на себя внимание. Все это теперь было жестко наказано.

На фоне оправдательных приговоров, вынесенных на первом суде, есть все основания говорить о сильном корпоративном духе чекистов, но не стоит придавать ему особой действенной силы. Напротив, самый главный заступник обвиняемых, начальник УНКВД по Николаевской области Юрченко, мобилизованный на работу в «органы» из партийных рядов, из-за своего заступничества, а также в целом дилетантских методов работы, впал в немилость [1379]. Его взлет по карьерной лестнице от сотрудника партийной газеты и первого секретаря Базарского райкома КП(б)У (Житомирская область) до начальника УНКВД по Николаевской области завершился крахом — в сентябре 1940 г. Юрченко был снят с поста начальника УНКВД и в октябре 1940 г. уволен из органов. С февраля 1941 г. по июнь 1941 г. — работал директором мельницы, а потом его выручила война: с октября 1941 г. Юрченко уже служил в системе армейских Особых отделов.