Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

После этого Карамышев перешел к следующему пункту защиты: все осуществленные им мероприятия напрямую вытекали из приказов московского центра. Как и на первом процессе, он в первую очередь указал на разрешение со стороны ЦК ВКП(б) применять меры «физического воздействия»: «Так как физические методы были санкционированы ЦК партии и применяются по сей день» [1364]. Но на этот раз Карамышев гораздо подробнее остановился на ведущей роли Москвы в репрессиях. В результате тактика, применявшаяся им на первом процессе — щадить Москву, возлагая ответственность за неправомерные действия хороших чекистов на врагов, пробравшихся в руководство государства и партии, — теперь утратила свое значение. «В тот период директивами центра нам предоставлялось право ареста по оперативным спискам без санкции прокурора. Перебежчики же и Харбинцы подлежали аресту даже без наличия на них материалов, и для рассмотрения дел обвинительные заключения были не обязательны. […] Это порядок был установлен не Карамышевым, а авторитетными вышестоящими органами. Да и судебные инстанции в той обстановке рассматривали дела в таком же примитивном порядке, и ведь одна очень авторитетная судебная инстанция рассматривала в день 30 дел», — заявлял Карамышев [1365]. Оценивая работу тройки, Карамышев высказался еще более недвусмысленно: «По этому пункту обвинения [о работе тройке] прокуратура ссылается на закон, но я считаю, что здесь говорить о законах неуместно, так как сами тройки не были предусмотрены законом» [1366].

Однако Карамышев последовательно даже не допускал малейшего сомнения в том, что репрессии и форма их проведения были правильными. Его беспокоило только то, что теперь обвинение из всего этого рыло для него могилу. «Дела на этих лиц рассмотрены правильно, как по существу, так и по форме, и политике партии действия тройки не противоречат», — утверждал Карамышев [1367].

Наряду со своим новым подходом — критиковать те или иные детали в деятельности московского руководства, но в целом хвалить его — Карамышев также прибегал к своей старой стратегии, опробованной еще на первом процессе. Вину за «эксцессы» он перекладывал на украинские республиканские структуры. Так, Карамышев сначала признал, что под его руководством в управлении имели место «безобразия» в процессе следствия, но вслед за этим сразу же всю вину за это полностью переложил на Киев: «[…] безобразия продолжали еще иметь место, что объясняется тем, что в отдельные периоды я фактически был отстранен от руководства, которое переходило к бригадам, приезжавшим из Киева» [1368]. В результате у него оставался только один выход — каким-нибудь образом исправить ошибки, совершенные киевскими «гастролерами». Жаловаться же Киеву на то, что бригада из НКВД УССР под руководством Злобинского избивала подследственных, утверждал Карамышев, было бесполезно [1369].

Трушкин, в отличие от Карамышева, практически уже не защищался. Очевидно, он понял, что пробил его последний час. Он не только отказался от последнего слова, но и предпринял во время суда попытку бежать и был задержан в вестибюле здания УНКВД [1370].

Приговор, вынесенный Карамышеву на втором суде, уже не был оправдательным. Теперь его приговорили к расстрелу. Такая же судьба постигла Трушкина. Наказание Воронина было серьезно увеличено — десять лет лагерей вместо трех, а получивший ранее условный срок Гарбузов был теперь приговорен к восьми годам лагерей. Акта о приведении приговора в исполнение в отношении Карамышева и Трушкина в деле не имеется.

Мотивировочная часть приговора этого процесса оперировала главным образом старыми, лишь слегка дополненными материалами, которые уже использовались для обоснования первого приговора, но в этот раз материалы интерпретировал «правильный» состав новых судей [1371]. Теперь трибунал счел доказанным, что Карамышев был прекрасно осведомлен обо всех нарушениях «социалистической законности», им же были санкционированы противоправные действия Трушкина, Воронина и Гарбузова в отношении арестованных, а также фальсификация материалов следствия. Суд больше «не видел» никаких аргументов в пользу Карамышева. Внезапно выяснилось, что он действовал вопреки приказам и директивам, то есть давал распоряжения о том, чтобы специалистов — лиц, имевших профессиональную квалификацию — судила «национальная тройка», при этом были репрессированы люди, арестованные уже после 1 августа 1938 г.

В отношении Воронина и Гарбузова, по сравнению с первым судом, из приговора полностью исчезла формулировка о том, что что-то было «не доказано» следствием. Все выдвинутые против них обвинения теперь считались полностью доказанными с помощью свидетельских показаний и документальных материалов.

Что касается Трушкина, то теперь мотивировка приговора была гораздо лапидарней, и в ней больше не упоминалась его многолетняя служба в органах государственной безопасности [1372].

Смена состава военного трибунала и небольшое изменение в подборе состава свидетелей привели к тому, что двое подсудимых чекистов получили «расстрельный» приговор, а еще двое были приговорены к более длительным срокам заключения. Ядро обвинения в должностных преступлениях образовывали халатное отношение к служебным обязанностям, манкирование агентурной работой, внесение исправлений в протоколы допросов и другие материалы следствия, их неполнота и избирательный подбор, нарушение директив и приказов, самовольные действия и применение «мер физического воздействия».

Процессы по делам чекистов, в том числе сотрудников УНКВД по Николаевской области, имели много общего с Большим террором. Как и операции НКВД 1937–1938 гг., аресты и суды над «нарушителями социалистической законности» были главной составляющей массовой карательной кампании, осуществлявшейся повсеместно во всесоюзном масштабе. Тем не менее суды над чекистами состоялись далеко не во всех республиках и областях Советского Союза. Так, в 1939–1941 гг. не было ни одного суда над сотрудниками НКВД в Грузии. Здесь в результате вмешательства нового народного комиссара внутренних дел СССР Л.П. Берии все ограничилось лишь расследованием «перегибов». Зато на Украине процессы по делам чекистов были организованы во всех областях, а также в Молдавской АССР. Суды состоялись также в «новых» областях Украины, выделенных в 1939–1941 гг. из состава «старых», как это было в случае с Кировоградской областью, выделенной в январе 1939 г. из Николаевской области [1373].

Кампанию по восстановлению «социалистической законности» с массовыми репрессиями Большого террора также роднило тайное проведение судебных процессов, несмотря на то, что суды над чекистами можно признать «полуоткрытыми», поскольку в них принимали участие многочисленные свидетели из числа бывших подследственных и коллег-чекистов. Одинаковым было и «принуждение» судей к осуждению подсудимых, специально отсортированных в духе кампании. Нам не известно ни одного случая, чтобы кто-либо из отданных под суд чекистов был в конечном итоге оправдан. Характерные совпадения имеются также на уровне деталей. Как и в случае с массовыми операциями 19371938 гг., у обвиняемых чекистов не было официальных защитников, хотя они и могли защищать сами себя, в отличие от жертв внесудебных карательных инстанций Большого террора. При этом подсудимые чекисты лично присутствовали на заседаниях суда, что, в свою очередь, роднило эти суды с Московскими показательными процессами.