Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

Утром 26 марта 1944 года, когда взрослое работоспособное население работало, в гетто прибыли эсэсовцы и украинские полицейские. Они заходили в дома и выволакивали детей и нетрудоспособных. Набралось около 1700 чел., примерно 800 из них расстреляли на IX форте, остальных вывезли в неизвестном направлении (предположительно в лагеря смерти Аушвиц и Майданек). Было арестовано и 130 еврейских полицейских, 34 из них расстреляны.

7 апреля, не сказав никому ни слова – даже брату, Тамара благополучно совершила побег из гетто и шагнула в свою новую литовскую жизнь, под защиту хуторского убежища. До ликвидации гетто оставалось всего два месяца…

Ликвидация началась 5 июля 1944 года, в связи с приближением фронта.

Командовал, как и в Вильнюсе, Китель. Мужчин отделили от женщин с уцелевшими детьми, и всех депортировали в концлагеря: мужчин, и среди них отца Тамары, в Дахау, а женщин, и в их числе ее мать, – в Штутхоф. Первую партию – 1200 женщин – вывезли 8 июля водным путем, остальных – поездом: 10 июля – 2500 мужчин, 12 июля – около 2000 женщин (вместе с узниками Шяуляйского гетто) и 13 июля – еще 900 человек.

Около 2000 каунасских евреев строили в Дахау подземный авиационный завод. Каждый день умирало по несколько человек, но особенно большая смертность была в октябре-ноябре 1944 года: среди умерших тогда и бывший председатель юденрата Элькес, а профессор Лазерсон, отец Тамары, умер 6 декабря. Когда 30 апреля 1945 года Дахау освободили американские войска, среди уцелевших узников было и около 1000 каунасских евреев (около 100 из них вернулись в Литву, большинство осталось на Западе).

Женские партии из Каунаса прибыли в Штутгоф, соответственно, 19 и 26 июля. Когда приблизился фронт, немцы эвакуировали и их (на баржах, на запад через Балтийское море). Лишь немногие еврейки из Каунасского гетто дожили до дня своего освобождения англичанами возле г. Нойштат. Доктора Регины Лазерсон, матери Тамары, не было среди них: заразившись тифом, она умерла в лагерной больничке в самом начале 1945 года.

Часть узников Каунасского гетто при его ликвидации спряталась в опустевших зданиях, и для их выявления или уничтожения начались поджоги и подрывы зданий: единственным уцелевшим зданием была тюрьма. Около 1000 евреев погибли, но 300–400 узников спаслись. Пожары продолжались до 29 июля, а 1 августа Каунас освободила Красная армия. Регистрация уцелевших зафиксировала 634 еврея.

До войны, напомним, их в Каунасе было не менее 33 тысяч.

Без тени преувеличения: 13—15-летняя девочка – настоящий хронист Каунасского гетто! Многие исторические свидетельства «Дневника Тамары» и ее автокомментарии (в тексте, в предисловии, в очерках) поистине уникальны. Не сомневаюсь, что сообщаемым ею фактам еще предстоит отразиться в будущих обобщениях.

В нынешних, например, я не нашел сведений о покушении Наума Мекка на коменданта 16 ноября 1942 года и о его публичной казни через два дня (зрелище виселицы и «живой» смерти глубоко поразили тогда Тамару: с той поры размышления о жизни и смерти, о хрупкости первой и о неотвратимости второй – постоянный мотив ее дневника).

Ценные подробности сообщает она и о своем «соседе» – композиторе Эдвине Гайсте, одном из наиболее известных узников Каунасского гетто. Не выдержав разлуки с любимой женой, он попросился обратно к ней – в гетто, и судьбе было угодно, чтобы 3 декабря 1942 года их поселили именно в доме на Гриняус, 7, где жили Лазерсоны. Имя Гайста не раз встречается на страницах дневника: и то, как он и его муза выведены в очерке Тамары «Сара, Ганс и гестапо», выглядит во многом достовернее, нежели в заметках о музыканте, дружно указывающих, например, в качестве даты его смерти 10 декабря 1942 года. В свете дневников Тамары ее следует отодвинуть на самый конец месяца и года.

Крайне интересно сообщение о «лжекараимстве» (семьи Румшисских) как средстве спасения от общей гибели (не сработало). Этот нечастый способ практиковался именно в Литве, где караимов было даже больше, чем в Крыму. Или о мобилизации литовского и польского гражданского населения Каунаса – очевидно, что на принудительные работы в Германию: эта кампания живо напомнила ей о советских депортациях из Литвы в 1941 году [269] Дату той депортации – 14 июня – она помнила не хуже годовщин различных немецких «акций» в гетто. .

Не лежат на поверхности и сведения о депортации трехсот каунасских евреев в Ригу во второй половине октября 1942 года. Евреи уже хорошо понимали, что разница между депортацией и экзекуцией была условной и уж во всяком случае временно2й, что депортация – это отложенная экзекуция: « Так уезжают люди из жизни и, как овечки, все еще с надеждой, въезжают в ворота смерти… » (30.11.1943).

Тамара неоднократно упоминает «отправку в Ригу», точнее, преломление слухов о ней. Сам по себе слух об этом (впервые – 13.10.1942) никаких страхов в себе не нес, потому что предстоящая депортация в Ригу была уже не первой [270] Первая (в 380 чел.) состоялась 7–8 февраля 1942 г. См.: http://www.deathcamps.org/occupation/riga%20ghetto.html . Но добровольцев было недостаточно, не говоря уже о доверии к немецким обещаниям, и людей начали буквально ловить на улицах, нагнетая страх и панику (17.10.1942).

Опасаясь облав, люди перестали выходить на работу. С каждым днем положение только ухудшалось: « Тревожные дни. Опять оханье, плач. Опять разделяют семьи, отделяют мужчин от женщин. Прямо страшно, что здесь творится. Мы живем недалеко от кутузки, откуда раздаются душераздирающие крики младенцев. Никто из отправляемых в Ригу не надеется возвратиться, так же как и мы не надеемся когда-либо их увидеть. Однако нужного числа людей (300) все еще нет. Дело в том, что многих освобождают по протекции, а на их место ищут других. (Сказка без конца) » (18.10.1942).

Запись за 19 октября 1942 года четко показывает новое качество в сознании обитателей гетто: словосочетание «отправка в Ригу» здесь впервые вытесняется одним-единственным словом: «Рига», – и этим лингвистическим интегралом выражено очень многое. Все уже воспринимают отправку в Ригу не иначе как смертельную западню, а тех, кто попадет в роковые «триста» депортируемых, – как отдаваемые на заклание жертвы. Каждый стремится избежать этой участи и каждый что-то уже предпринял для этого, одновременно обрабатывая свою совесть на тот случай, если преуспеет в хлопотах.

«Рига» как аббревиатура всей акции (22.10.1941 она взята в кавычки и в дневнике) стала страшной угрозой, от которой сердце уходит в пятки и от которой хочется как можно скорей отрешиться: « Каждую ночь новые облавы – все из-за Риги. Большинство семей забирают вместе с младенцами и стариками. Ах, чтобы, наконец, уехала эта Рига. Уже и проверка у ворот стала очень строгой. Ничего не дают пронести, всех пугают Ригой. Поэтому в бригады идут мало людей. В нашей бригаде вместо 100 сегодня было лишь 20 женщин » (19.10.1942).