Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

Католичество же осталось далеко позади, как сакральное воспоминание:

« Посоветуй мне хотя бы ты, Иисус, когда-то я так тебя любила! » (5.12.1943). А в сочельник того же года она решительно провела черту: « Их праздник, не наш, их Иисус родился, наш Спаситель еще должен родиться. Они не соблюдают десяти Божьих заповедей, они не любят брата своего, как себя, – они убивают нас. Вы славите Иисуса ради праздника, ради водки, но не выполняете заповедей. Вы не любите своего Иисуса. И он проклял вас, и мы проклинаем вас – будьте прокляты вовеки!! » (24.12.1943).

Именно в гетто у Тамары пробудилось еврейское национальное самосознание, но не религиозное, а языковое: она начала учить – и успешно – еврейский язык, причем не идиш, который она худо-бедно знала, а именно иврит! В свои 13–15 лет она записывала и фольклор гетто (на идише): « Собираю творчество гетто, очень красивые песни » (28.12.1942). Бесспорно, это явление той же природы, что и тяга к дневнику.

Семья Тамары была светской и не блюла ритус иудаизма. Зато отец был убежден в том, что прежде всего надо хорошо знать язык и обычаи того народа, среди которого живешь. И эта концепция, как подчеркивала Тамара, имея в виду колоссальную помощь со стороны стольких литовцев, « сыграла не последнюю роль, в том, что мы с Витей выжили ».

Впрочем, серьезный вклад в выживание вносила и банальная коррумпированность властей. Не раз поминает Тамара так называемый «Витамин “ П”», то есть подкуп и протекцию, которые помогли ее отцу и обеспечить сына необходимым для передвижения удостоверением, и вызволить дочь из геттовской кутузки.

Особо хочется сказать о самом светлом и трепетном, что бывает в жизни каждого человека, – о любви. Дневник Тамары невольно приоткрывает и эту часть ее жизни – трогательную историю ее детской любви к Казису (Казимиру) З., литовцу, сочинителю, как и она, стихов и, кстати, одному из тех, кто подбирал для нее спасительное убежище. Их роман в редких касибах [273] Обозначение контрабандных писем из тюрьмы и в тюрьму. , написанных молоком, протекал бурно и порождал, как и полагается, стихи с обеих сторон.

Спустя 60 лет Тамара вновь обратилась к нему в стихах: « Вспоминаю любовь свою детскую / Ты мне письма писал молоком, / Чтобы злая овчарка немецкая / Не смогла разобраться ни в чем. // Что случилось с тобой? Я не знаю: / Иль погиб, иль остался ты жив? / Только с грустью весной вспоминаю – / Нежной дружбы прекрасный мотив »

Тема детской неразделенной любви и одиночества – лейтмотив и знаменитого дневника немецкой еврейской девочки Анны Франк из Амстердама. Просто поразительно, сколько удивительных совпадений между этими двумя дневниками и их авторами!

В июне 1942 года, когда Анна принялась за свой, обеим девочкам было по 13 лет. Обе спасались от гестапо или СС в тайниках (Анну схватили, и, в конце концов, она погибла в привилегированном концлагере, а Тамару не схватили, и она уцелела), обе вспоминали в дневниках о погибшей, наверное, подруге и очень совестились, обе очень хорошо учились и много читали, обе ссорились с мамами и даже дневники свои писали обе классными ручками, подаренными, каждой – отцом, на день рождения.

Дневник Анны Франк начинается 12 июня 1942 года и заканчивается 4 августа 1944 года, а дневник Тамары Лазерсон – начинается 13 сентября 1942-го (несохранившаяся его часть – и вовсе в 1941-го) и кончается аж в 1946 году.

«Дневнику Анны Франк» суждено было стать своего рода логотипом Холокоста, символом глобальной трагедии, пропущенной через переживания маленькой девочки. Тем поразительнее в этом дневнике то, что добрая его половина – начиная примерно с середины 1943 года и до середины 1944 года, – почти что отрешена от Холокоста, свободна от его бремени и коннотаций.

Природа берет свое, и прежде всего – это дневник вслушивающейся в себя чуткой девочки периода полового созревания, то есть сугубо личный документ (отчего ее отец при публикации и испытывал огромные трудности и даже подвергал печатный текст цензуре) и уже во вторую очередь – историческое свидетельство.

Анна Франк с самого начала обращается к своему дневнику, как к живому существу, призванному стать ее alter ego и заменить ей друга, с которым она – в своем навязанном в укрытии одиночестве – могла бы состоять в диалоге. Очень скоро это перестало ее удовлетворять, и она перешла к вымышленному адресату, подменяющему собой дневник, – к «Китти», антропоморфной версии «друга-дневника». Тем самым она как бы вступила в литературную игру и начала лепить литературное произведение определенного жанра, все более и более удаляясь от органического жанра дневника.

Многих персонажей дневника, своих соседей, например, Анна дает под вымышленными именами, и это дань не только конспирации. Она не устояла перед соблазном охудожествления, и недаром у дневника появились свои «редакции», над которыми автор специально «работала».

Да и постоянного дневникового горения, зуда каждодневных записей у нее решительно нет. Вот их коротенький календарь: в 1942 году, начиная с 12 июня, – всего шесть записей [274] Записи за 12, 14 и 20 июня, 8 июля, 21 августа и 9 октября. , или меньше одной в месяц, в 1943 году – пять [275] Записи за 13 и 30 января, 19 июля, 11 и 27 ноября. , или меньше одной в два месяца и в 1944 году, вплоть до 4 августа, – 14 записей [276] Записи за 7 и 22 января, 18 февраля, 7 марта, 1, 6, 16, 19 и 28 апреля, 2 и 25 мая, 21 июля, 1 и 4 августа. , или по полторы в месяц.

Несопоставимы и жизненные условия Тамары и Анны. Положение и возможности директора акционерного общества Франка в Амстердаме и профессора Владимира Лазерсона в Каунасе были несоизмеримыми. Первый устроил своей семье комфортабельное убежище в самом центре Амстердама, под самым носом у гестапо, – в задней, выходящей во двор, части того дома, в лицевой части которого размещался офис его фирмы. Анна и в укрытии и вплоть до последнего дня провела свою жизнь в относительных просторе и роскоши, продолжая предвкушать накануне своего дня рождения, что же ей подарят родители, сестра, «соседи» и т. д. Голод, холод, физический принудительный труд были ей в укрытии незнакомы.

Семья профессора Лазерсона проживала в гетто с первого дня его основания, успев обменять просторный особняк в центре Каунаса на маленький 4-комнатный домик в Большом гетто: постепенно их уплотнили до одной-единственной комнаты. На работы она ходила все два с половиной года, проведенные в гетто, и однажды даже угодила в кутузку – внутригеттовскую тюрьму. Тамарино укрытие было очень далеко – сельская усадьба Пакамачай почти у латвийской границы: там ей пришлось «переложиться» [277] Семен Алексеевич Орштейн. «Свой не продаст – чужой не купит» // Обреченные погибнуть. Судьба военнопленных-евреев во Второй мировой войне. Воспоминания и документы / Сост. П. Полян и А. Шнеер. М., 2006. С. 339. из еврейской в литовскую девочку Элянуте Савицкайте.