Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

О своей «структурной» близости к Анне Франк догадывалась и сама Тамара Лазерсон. В ее отношении к знаменитой ровеснице и подельнице – исключительные почтение, сочувствие и пиетет, отразившиеся в стихах «Анне Франк».

В предисловии к этой книге Т.Лазерсон пишет, что однажды дневник Анны Франк сильно «выручил» и ее саму, и ее дневник: « Вторая опасность поджидала дневник в 1971 году, когда моей семье разрешили выехать в Израиль. Я знала, что на границе рукописи отбирают. Друзья посоветовали обратиться в голландское посольство, которое в то время представляло Израиль, и передать тетрадь диппочтой. // Спрятав дневник за пазуху (благо была зима), я подошла к посольству. Дежурный милиционер спросил, что я несу с собой. И глазом не моргнув, я ответила, что у меня с собой ничего нет. В посольстве меня постигло разочарование. На месте не оказалось ни посла, ни его заместителя, а секретарь не мог взять на себя ответственность – решить такой необычный вопрос. Мне предложили прийти после обеда, будто они не знали, что граждане СССР не могут посещать иностранные посольства, когда им вздумается. // И тут мне пришла на помощь Анна Франк. На убогом немецком языке я стала объяснять, что подобно Анне, я тоже вела дневник. Возможно, что этот аргумент возымел действие. Мне сказали, что отправят дневник на проверку в литовское представительство (то есть в советскую контору!), и если не обнаружат материалов, компрометирующих СССР, то перешлют дипломатической почтой ».

В конце концов все кончилось благополучно.

Было бы пошло называть Тамару Лазерсон «литовской» Анной Франк, а ее дневник – каунасской версией амстердамского. При всем сходстве и даже родстве это две совершенно разные судьбы и два совершенно разных документа.

Каждый из них – великий памятник Катастрофы. Но, если дневник Анны, впервые опубликованный в 1946 году, всемирно известен и изучен (в Амстердаме ему посвящен целый музей, по нему ставятся спектакли и снимаются художественные фильмы), то историческое освоение и усвоение дневника Тамары – еще впереди.

Вот вам семья Маши Рольникайте накануне 22 июня 1941 года.

Отец – Гирш Абелевич Рольник (по-литовски Рольникас). Родился 22 мая 1898 года в городе Плунге (Литва). Окончил Рижскую русскую гимназию, затем учился в Германии, в Лейпциге, где защитил диссертацию на тему «Балтийские государства – Литва, Латвия и Эстония – и их конституционное право», изданную в 1927 году [278] Die baltische Staaten Litauen, Lettland und Estland und ihr Verfassungsrecht // Abhandlungen des Institus für politische Auslandskunde an der Universität Leipzig. Leipzig, 1927. . Работал директором еврейской гимназии в Расейняй. Чтобы получить право на работу в Литве, экстерном окончил и Каунасский университет. Всю жизнь работал адвокатом. Во время войны был на фронте, воевал в 16-й Литовской дивизии. Выжил. Умер 22 ноября 1973 года в советском Вильнюсе.

Мама – Тайба Ароновна Рольник (по-литовски Рольникене). Родилась в 1897 году в литовском городе Тришкляй. Домохозяйка. Погибла, предположительно в Аушвице, в конце сентября 1943 года.

Старшая сестра – Мириама (Мира) Гиршовна Лисаускене (урожденная Рольникайте). Родилась 12 сентября 1924 года в Риге. Была в гетто, затем в укрытии. Окончила юридический факультет Вильнюсского университета и до выхода на пенсию работала адвокатом в Клайпеде.

Младшая сестра – Рая Рольник, 1933 года рождения. Погибла вместе с мамой. (Это она спросила у мамы: «А когда расстреливают – больно?»)

Младший брат – Рувим Рольник, 1935 года рождения. Погиб вместе с мамой.

Итак, половина семьи – мать и двое младших – уничтожена; половина – отец и две старшие дочери – уцелела. На общелитовском фоне, – а в Литве погибло 96 % проживавших в ней до войны евреев, – «блестящая арифметика», но в человеческом масштабе одной любящей еврейской семьи – катастрофа!

Книга Маши Рольникайте – это рассказ именно о такой катастрофе.

На первый взгляд – это точно такая же история гетто глазами ребенка, как и книга Тамары и Виктора Лазерсонов о Каунасском гетто.

Две книги как бы рифмуются, аукаются друг с другом. Казалось бы – параллельные, зеркальные судьбы двух ровесниц. Но все-таки – и какие разные!

Прежде всего – проступает разница двух главных литовских гетто. Сколь же многое их при этом объединяет: и намеренное, лукавое расчленение на две зоны – Большое и Малое гетто, и страшные «акции», иной раз проводившиеся практически одновременно, и страшные даже для произнесения расстрельные места – «Девятый форт» и «Понары»!

Но каким, в сущности, адом, по сравнению с Каунасским, было Вильнюсское гетто! [279] Как писала мне сама Тамара Лазерсон: «Против этих изощренных издевательств мое пребывание в [Каунасском] гетто выглядит как санаторий». Оккупационный режим, установившийся в Вильно, при всех своих внешне «симпатичных» атрибутах, таких как театр, хоры, библиотека и спортплощадка, был ощутимо жестче и брутальнее. Связано это, возможно, с тем, что он в гораздо большей степени был переложен немцами в литовские [280] Напомним, что Вильно и Виленский край были отняты у Польши Советским Союзом и «подарены» им Литве. и еврейские руки [281] Участие еврейской полиции Виленского гетто в «акциях» в Ошмянах, вплоть до соучастия в расстреле евреев, – кажется, беспримерно. .

Разными были и их индивидуальные судьбы: Тамаре, подобно Машиной старшей сестре Мире, удалось найти себе укрытие и, переложившись в литовку, переждать в нем все остававшиеся до освобождения бури. Риски, которым она подвергалась в своем имении в дальней сельской местности, – ничто по сравнению с теми рисками, что ждали обитателей обоих гетто. Останься Тамара в гетто, и ее ждала бы такая же, кроме деталей, судьба, как и Машу: котировки выживания опустились бы до естественного минимума. Хрупкая, избалованная Анна Франк, история которой немного напоминает историю Миры Рольник в своей первой фазе и историю Маши Рольникайте во второй, – не пережила режимных ужасов «элитного» Берген-Бельзена, не то что Штутгофа, где Тамара и Маша запросто могли бы и встретиться. На короткое, разумеется, время.

Этот простодушный детский дневник ставит самые что ни на есть трудные взрослые вопросы. Самый главный из них – отношение евреев к своей судьбе, к экзистенциальной задаче выживания в навязанном им аду.

Желание выжить совершенно понятно, а вот «выжить как задача»? Какая внутренняя политика для этого эффективнее – политика большинства юденратов, готовых откупаться все новыми и новыми евреями, или политика партизан-сопротивленцев, предпочитающих «смерти на коленях» – «гибель стоя»?