Александр Нилин - Станция Переделкино: поверх заборов

Она была на год моложе Люси, снялась в большой роли несколько позже, у того же самого режиссера — Льва Кулиджанова — в фильме “Когда деревья были большими”. Но уже первая роль — сектантки в картине Ордынского “Тучи над Борском” очень болезненно ударила по ее психике (сами обстоятельства, предлагаемые ролью, оказались очень вредны для нее), на что вовремя никто не обратил внимания.

Вытеснил отчасти из сознания две первые главные роли Инны новый ее имидж, предложенный режиссером Михаилом Швейцером, несомненно под воздействием экспрессивной картины знаменитого художника тридцатых годов Александра Самохвалова “Девушка в футболке”.

Картина “Время, вперед!” по роману Валентина Катаева предлагала нам в столько обещавшие шестидесятые вспомнить кинематографический (в пику и в подражание Голливуду) стиль отечественных тридцатых.

Фильм Швейцера большого успеха не имел — и не из-за неправды, а из-за излишнего эстетического изыска. Но Инну Гулую этот фильм, отвлекая, по-моему, от сути ее артистической натуры (проявленной, между прочим, в фильме Шпаликова), обещал сделать актрисой такой же популярности, какая была перед войной у Любови Орловой или Валентины Серовой.

Инна была одареннее Люси Марченко, обладала лучшими внешними данными и человеком была намного хуже, чем Люся, что в профессии давало ей преимущество.

И была у нее школа, выгодно отличавшая Инну от большинства киноактрис.

“Непосредственная, как Гулая” — было такое у Эфроса, по свидетельству однокашников Инны (моих приятелей) по студии при Центральном детском театре, специфическое выражение.

Вроде бы что может быть важнее для артиста, чем непосредственность?

Но, как и у всякого великого достоинства, у непосредственности есть оборотная сторона.

Станиславского и Немировича восхищала непосредственность Владимира Федоровича Грибунина, артиста из поколения основателей Художественного театра. Но разве почитают Грибунина так, как почитали Качалова! Нужны же еще и мозги, повернутые к рампе — по ту и по другую ее стороны, и в отношении с партнерами, и в отношениях с публикой.

В “Современнике” — изначально и на долгие времена — эталоном непосредственности была Нина Дорошина (она, говорили в театре, на сцене переиграет и кошку).

Но Дорошина, с одной стороны, органично вошла в систему “Современника” (будучи происхождением из Вахтанговской школы), а с другой… так ли уж была счастлива при распределении ролей?

Анатолий Васильевич Эфрос снял Инну Гулую в своей картине, где главную роль розовского мальчика играет юный Табаков, а к нему по ходу действия приходят домой две девочки в школьных фартуках: одна из них первая жена Табакова Люся Крылова, а вторая — Инна.

Но никуда дальше Эфрос ее не позвал.

Мне показалось, что у моих приятелей — соучеников Гулой не сложилось о ней определенного мнения. Они любили вспоминать случай, как пришел к ним в студию при Центральном детском театре великий режиссер Алексей Дмитриевич Попов. Ему хотелось сделать приятное своему другу Марии Иосифовне Кнебель, главному режиссеру Детского театра, у которой учился Эфрос. Анатолий Васильевич вел курс, которому вот сейчас предстоял экзамен в присутствии таких важных для него как педагога людей.

Инне предстояло сыграть отрывок вместе с другой девочкой — Светой, ставшей потом актрисой театра Советской Армии и вышедшей замуж за известного писателя, потерявшего на фронте обе руки, соседа Твардовского по дачному поселку на Пахре Иосифа Дика.

Девочки для храбрости выпили перед экзаменом четвертинку, и когда открылся занавес, всем было видно, что будущих актрис развезло — и Гулую развезло чуть больше. Ничего не оставалось, как дать команду закрыть занавес.

В мертвой тишине, наступившей после закрытия занавеса, когда Кнебель с Эфросом боялись смотреть на Алексея Дмитриевича, все услышали, как одна девочка сказала другой: “Ты мне весь отрывок испортила…!” Услышав всеобъемлющее слово, Попов молча надел пальто, кепку, галоши — и по-английски, не прощаясь, ушел.

Но не прошло и двух лет после выпуска студии, как Инна (с ее неодолимой непосредственностью) уже и звезда кино, и замуж выходит за почти легенду и любимца киношного мира Геннадия Шпаликова.

К ней и в новом качестве у бывших сокурсников возникали придирки. Мой приятель Сеня Сапгир (способный малый, не совладавший в итоге с водкой) осудил однажды прелесть телесного избытка Инны — сказал (уж не помню по какому поводу): “И тут еще Гулая со своим бюстом…” На что Боря Ардов, перебив Сеню, резонно заметил: “Минуточку, минуточку, я не понимаю, почему плохо, когда у человека бюст, если он — дама?”

Я удивился, застав ее у Люси Марченко.

То есть я был предупрежден, что она там будет, — и в общем, пригласили меня на Инну.

В других бы случаях и не приглашали бы специально меня — своего человека в том доме, приятеля двух последних мужей Люси. И с хозяйкой вдобавок отношения сложились совершенно самостоятельные. Между нами, последнего мужа Сережу Соколова мне даже предварительно показывали: ка2к он мне, стоит ли бросать из-за него Виталия, Виталий Войтенко (администратор Москонцерта) меня как-никак и привел в этот дом.

Но перевозбуждение Люси, связанное с приходом Инны, не приходилось объяснять.

Едва ли не в каждой квартире двух стоявших рядом кооперативных домов сложились свои компании для посиделок.

Почти все служили в Театре-студии киноактера, но одних еще (“еще” я сказал, заглядывая вперед) снимали, а других уже (“уже” в комментарии вряд ли нуждается) нет. Но и тем, кто не снимался, полагалось непременно звонить Билле Ароновне, заведующей неоглядной труппой, и спрашивать, не предвидится ли какой работы на киностудиях (допустим, озвучания).

Инна впервые обратила на себя внимание Люси в театре, когда нагрубила Билле Ароновне (Люся мне рассказывала об этом случае как бы с мудрым осуждением старослужащей опрометчивости вновь поступившей: попала сюда — не бунтуй).

Бывшие чаще и группировались с бывшими. С Люсей, правда, все дружили — и к ней могли заглянуть Юматов или Майя Булгакова. И все же и Юматов, и Майя — соседи, а Инна из совсем другого района, на Аэропорт никогда прежде ее не заносило.

Последний муж Люси — художник-оформитель книг — обожал знаменитых людей, ходил и на похороны к ним, не будучи лично знакомым. После женитьбы на Людмиле Марченко знакомство со звездами становилось обыкновением. Сережа гордился тем, что была у них в гостях даже Татьяна Самойлова.

Только Самойлова все равно уже считалась вчерашним днем.

А Инна — другое дело. Люся точно не знала, навсегда ли исчез из дому Гена. Не знала и того, будет ли он еще снимать кино сам или снимет кто-нибудь фильм по его сценарию. Зато теперь Люся понимала, сколько зависит от расположения действующего режиссера. Это когда-то она Иваном Александровичем Пырьевым пробросалась — сейчас-то бы сто раз подумала. С другой стороны, вредить себе — изначальное свойство Люсиного характера. Потому все в киношных домах на Аэропорте ее и любили.