Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11

Я постучал в окно. Визгливо простонала дверь дощатых сеней — и я увидел девушку. Перед собой она держала керосиновый фонарь, пристально всматривалась в темный двор.

— Кто там? — бросила она рассеянно.

— Простите, не подскажете, где мне найти директора школы? — спросил я упавшим голосом.

— Проходите в дом. Какой может быть разговор в темноте? — добродушно сказала она. — А я вас еще в катере заметила, все думала: зачем в наши Халбы пожаловали? Жителей мы своих знаем...

— Видите ли, — как можно внушительнее начал я, — мне нужен директор, чтобы у него узнать об экспедиции Окладникова.

Девушка ничего не ответила, только настойчиво повторила:

— Да не стойте же на улице...

Я вошел в просторные сени, увешанные сетями. Сети были переброшены через поперечные балки под самой крышей. На задней стене висела рыбацкая старая куртка, густо подернутая плесенью, словно инеем; рядом — ледоруб, острога с изрядно заржавленным до черной окалины трезубцем.

— Кто на Амуре Окладникова не знает?! — обрадованно сказала девушка. — В экспедицию, значит, к нему... Интересно! — потом, спохватившись: — В селе ли директор — сейчас узнаю.

Птахой она впорхнула в дом, оставив в сенях, на бочке, фонарь. Я сел на ящик из-под «сгущенки». Через приоткрытую дверь в сени лился мутный свет керосиновой лампы. Пахло застоявшимся дымом и плохо провяленной рыбой. «Это же та самая девушка, которая сопровождала своего больного деда», — осенило меня.

Легко скрипнула дверь, появилась девушка. Она остановилась в пролете двери, прижалась спиной к косяку и с сожалением произнесла:

— Утешительного ничего нет. Брат сказал, что экспедиция Окладникова вчера ушла катером вниз. У нас искали какие-то рисунки на камнях... Сам Окладников все расспрашивал старожилов о рисунках, говорил, что в тридцатых годах какой-то ученый видел их здесь. Но об этом не знают даже старики. Может, села перепутали. На Амуре есть еще и Верхние Халбы — тоже село нанайское.

— В какое село двинулась экспедиция?

— В Киселевку выехали... И директора в селе нет. В Хабаровск укатил.

Я готов был выть от отчаяния, потому что не знал ни одного амурского села. Да и теплоход прошел вниз — добираться придется какой-то оказией.

Девушка подошла к бочке, взяла фонарь и уверенно произнесла:

— Не беспокойтесь, ночь переспите в интернате. А утром что-нибудь придумаем... Безвыходных ситуаций не бывает.

— Мне остается только благодарить вас.

— Пустяки. Берите свой рюкзак, пойдемте в интернат, это рядом. Есть все условия нормально отдохнуть, — заверила она.

— Простите, так получилось, но... как зовут вас? — растерянно спросил я и, дождавшись ответа, назвал себя.

— Аня. Пойдемте, время позднее...

Мы вышли во двор. В домах погасли огни. Безмолвная тишина, какая бывает в глухих селах, с неясным и далеким звоном охватила этот краешек уснувшей земли. Пряно пахла уже заколосившаяся зубровка — и кружила голову...

Проснулся я рано с неожиданной легкостью, немало удивился: вчерашний день не оставил ни следа усталости,

Я вышел на крыльцо, сел, чтобы, наконец, обозреть то, что так тщательно скрывала от меня диковатая, глухая ночь. На чернильном горизонте стояли обрывки слоистых облаков, подсвеченные с земли вздрагивающим малиновым светом разгоравшейся зари. Село, уютно растянувшись рядком домов на просторном песчаном берегу, еще спало.

Здание интерната, ставшее для меня приютом, оказалось в стороне от села, у вздыбленного обрывистого берега; невдалеке от него начиналась тайга, растревоженная еще с сумерек пересвистом птиц.

В рюкзаке я отыскал кусок краковской колбасы, печенье «Крокет» — эта сухомятка и составила мой калорийный завтрак.

Я с благодарностью взглянул на здание интерната и пошел к реке, утопая в сыпучих, скользких береговых дюнах. Тем временем над землей легко взлетел рубиновый диск солнца. Амур сразу густо раскраснелся, словно его залили перезрелым соком брусники.

Аня появилась на берегу радостная, как это утро. Я посмотрел на нее: вчера она мне показалась не такой... Вчера я не заметил, что она так прелестна, обаятельна. Она, оказывается, принесла веселенькое известие: к обеду в село с верховьев придет почтовый глиссер. Водитель — хороший человек, он обязательно подкинет до Киселевки.

— Ну, пойду я. Дедушке скоро обезболивающий укол делать надо. Опухоль у него. Оперировать не стали — поздно...

— Выходит, моя ночная спасительница на поприще медицины служит? — заметил я.

— Да что вы... Просто в пединституте нам обязательные медицинские курсы ввели, — смущенно ответила Аня.

Откуда-то приплелась к нам лайка цвета прелой соломы. Ласково прищуренные глаза, заискивающе медленная походка, всплески скрученного в локон хвоста — все подчеркивало ее добрый характер, смышленость. Лайка прошла к Ане и свалилась у ее ног.

— Вершины какого факультета покоряем?

— Биолог я. На следующий год выпуск, а я вот в тревоге: боюсь, место естественника в Халбах не найдется

Аня сняла туфли, старательно вытряхнула из них песок и медленно зашагала к селу, слегка расставляя в стороны носочки босых красивых ног, как это делают балерины, прохаживаясь по сцене.

Я смотрел ей вслед и еще долго видел ее свободно падающие на хрупкие плечи смоляные пряди ухоженных волос, ее утонченную талию, грациозную фигуру, молодую свежую кожу с мутноватым бронзовым загаром. Я ощущал на себе агатовый блеск ее чуть тоскливых глаз, и мне стало не по себе.

«Но кого же мне напоминает Аня? Неужели я где-то раньше мог видеть ее?» — мучительно пытался вспомнить я.

Удивительно, но образ Ани я нашел воплощенным в скульптуре девушки каменного века! Только девушка, подобная Ане, могла возбудить в древнем художнике Приамурья буйные творческие порывы — взяться за глину и ваять этот образ. Художник, растроганный обаянием юности, очень старался, создавая скульптуру, хотя материал не слушался его рук; он со всей тщательностью передавал нежно очерченный овал лица, миниатюрный подбородок, вытянутые губы, как бы ожидающие поцелуя... Потом художник бережно залощил скульптуру, обжег в огне и долго любовался...

Прошло пять или шесть тысячелетий с тех пор, и уникальная скульптура предстала перед нашим современником. Им был Алексей Павлович Окладников.

Это произошло лет семнадцать-восемнадцать назад в селе Кондон. Тогда Алексей Павлович руководил археологическими раскопками. Раскапывалась целая деревня каменного века, неолита. В одном из полуподземных жилищ деревни и была извлечена единственная в своем роде скульптура девушки. В седой древности жили на амурской земле такие красавицы, теперь продолжают жить их предки. Алексей Павлович писал по поводу уникальной находки: «Неолитический скульптор с большим реализмом и с искренней теплотой передал в глине черты определенного человеческого лица. Точно такие лица можно встретить в Кондоне сегодня среди миловидных нанайских девушек, обладающих той же легкой женственной грацией, какая воплощена в статуэтке, пролежавшей тысячи лет в заполнении жилища каменного века».