Петр Любомиров - Записки пулемётчика

На самом же деле, этот «бег» умножал вероятность попадания в нашего командира.

Что за энергия держала лейтенанта на ногах, заставляла находиться в неутомимом движении?

Каждый солдат в бою обязан вести наблюдение: и за противником, и за соседями, и, конечно же, за сигналами своих командиров. Так требовал БУП — Боевой устав пехоты. И так, в полном соответствии с Уставом, солдаты обычно и поступали. Но я ловил себя на мысли, что в критические минуты боя все чаще наблюдаю за своим командиром — лейтенантом Хаюстовым. Время от времени отрывался от пулемета, только чтобы посмотреть, где он? Увидеть его высокую, то там, то здесь возникающую фигуру.

Впрочем, поступал так не я один.

Другие бойцы взвода тоже признавались, что больше всего боялись в бою потерять из виду лейтенанта.

Хаюстов, как мне теперь кажется, хорошо знал это. Знал и чтобы лучше управлять огнем расчетов, и специально, чтобы они его видели с разных мест, всегда перебегал по полю боя, выпрямившись во весь рост, не пригибаясь.

Хочу быть честным. Когда видел командира взвода таким — негнущимся, невредимым под пулями, я чувствовал себя увереннее.

Взводный с нами!

Значит, все идет своим чередом. Идет, как положено.

Все в порядке!

Лейтенант Хаюстов был года на два или на три старее меня. В нашу часть прибыл из пулеметного училища, какого — сейчас не помню.

Взвод встретил его настороженно.

Попадая на фронт, выпускники военных училищ обычно довольно быстро осваивались с новой обстановкой. Быстро избавлялись в полевых условиях от многих тыловых привычек. Что же касается нашего командира взвода, то лейтенант Хаюстов, похоже, и в действующей армии собирался заводить училищные порядки. По мелочам придирчив, строг; на занятиях по тактической подготовке (а их, пока мы находились на переформировке, было много) часами заставлял ползать по-пластунски, маскироваться, окапываться, атаковать и контратаковать воображаемого «противника».

— Тяжело в учении — легко в бою. Зарубите это себе на носу! — любил он время от времени читать нам нотации. — Это вам не я говорю, не лейтенант Хаюстов. Так учит нас генералиссимус Суворов. Понимаете? Генералиссимус!

Другие командиры взводов на занятиях по тактике старались увести свои подразделения подальше. Где-нибудь в лесу, в заросшем кустарником овражке или просто в высокой траве солдаты могли часок-другой и отдохнуть. Выставляли охрану — бдительный часовой предупредит о приближении ротного или другого вышестоящего начальства. В шутку такое времяпрепровождение солдаты называли: практическое занятие на тему «Сон и его боевое охранение».

Нам же от нашего командира взвода поблажки — никакой!

Едва успевала прозвучать команда «Перекур!», солдаты, рассевшись вокруг Хаюстова, только успевали насладиться первыми затяжками махорки, как лейтенант уже стремительно вскакивал на ноги и, быстро отряхнувшись, оправив гимнастерку, ни на кого не глядя, командовал:

— Кан-чай перекур!

И ждал после этого еще ровно столько, сколько нужно не докурить, а хотя бы притушить, куда-нибудь упрятать недокуренную папироску.

Кто-то, случалось, еще и поплевать на окурок не успевал, а лейтенант, весь дрожа от нетерпения, уже выбрасывал в сторону руку:

— Ста-а-ановись!

Некоторые командиры любили кончать занятия пораньше, с расчетом, не спеша прибыть в расположение части к обеду или ужину. Наш взводный завершал после всех. Зато в пути, чтобы наверстать упущенное, неожиданно командовал:

— Бего-о-ом, марш!

И сам впереди бежал всю дорогу.

Бежал и поторапливал:

— Шире шаг!.. Еще шире!.. А ну — кто там растягивается? Кто отстает?.. Раз-два, шире!..

Когда же бежать оставалось совсем немного, лейтенант переводил взвод на шаг и, едва дав отдышаться, требовал:

— Взвод, песню! За-а-апевай!..

Лейтенант и представить не мог, такое не укладывалось у него в голове, как можно войти строем в расположение части, и без чего? Без строевой песни?!

Странное дело: сухой и даже, казалось, черствоватый человек, служака, службист, лейтенант Хаюстов со временем все больше начинал нам нравиться. Было в его характере что-то цельное — давно сложившееся, надежно устоявшееся, а цельные натуры, я давно заметил, всегда привлекают людей, служат примером для подражания.

Как и командир роты, старший лейтенант Галактионов, взводный наш ценил и любил свое оружие, никогда с ним не расставался.

У него были новенькая офицерская портупея, широкий поясной ремень, будто полированная кожаная кобура, в которой хранился вороненый, до блеска начищенный пистолет «Токарев-Тульский». Всю кожаную амуницию — «сбрую», шутил он, — Хаюстов никогда не снимал с себя, даже укладываясь спать. Расслабит ремень, сдвинет застегнутую кобуру с боку на спину или на живот и так засыпает.

Зато в бою пистолет свой он всегда держал в руке. Стрелял редко, но в кобуру почти не вкладывал, держал наготове.

Мне вообще почему-то казалось, что, в отличие от многих, лейтенант наш оружие свое любит не за то, что из него можно стрелять, а за необходимость ухаживать постоянно. Осматривать, протирать чистой тряпочкой, снова осматривать, смазывать, а через некоторое время опять чистить и маслицем лакировать.

Знал он любое стрелковое оружие в совершенстве.

Замок у станкового пулемета — не винтовочный затвор: стебель, гребень с рукояткой. Разобрать и собрать замок не так-то уж просто! А лейтенант наш умел это делать буквально в считанные секунды.

И притом — вслепую.

Как сейчас вижу его, опускающегося коленями на разостланную плащ-палатку. С завязанными носовым платком глазами берет он замок в левую руку, с секунду медлит, словно собирается с мыслями, потом говорит отрывисто, жестко, как будто бы сам себе отдает приказание:

— Итак...

Пальцы его, гибкие и цепкие, как у ваятеля, начинают мять и тискать, быстро обжимать со всех сторон металлическое тело замка, и тот на наших глазах распадается, расслаивается, рассыпается на множество мельчайших деталей. Выждав секунду, лейтенант в строгой очередности собирает эти детали с плащ-палатки, и они в руках его — на наших глазах — моментально сцепляются, стыкуются, как бы сами между собой. Не проходит и минуты, а замок на лейтенантской ладони уже снова сверкает, поблескивая в собранном первозданном виде.

Не успеваем и дух перевести, а Хаюстов нам уже докладывает:

— ...готово!

Мы тоже завязывали себе глаза, соревнуясь друг с другом, пытались вслепую проделывать все хитроумные замысловатые операции по разборке и сборке. У многих это получалось, хотя далеко не так быстро и четко, как у лейтенанта.

В своем командире взвода мы очень скоро разглядели человека незлобивого, волевого и умного. При всей своей строгости, кажущейся неприступности он ко всем внимателен, до конца справедлив: никого во взводе не выделял, придирчиво следил, чтобы все тяготы армейской жизни распределялись на всех поровну. В обращении с бойцами всегда был предельно, до щепетильности, вежлив, обращался только на «Вы».