Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Высоко над лесом, прямо над моей головой, ярко вспыхивает большая голубая звезда. Вспыхивает и потухает.

Вслед за ней над деревьями, дрожа и переливаясь, пролетает рой маленьких золотистых огоньков — словно кто потревожил пчелиный улей. Это — трассирующие пули. Но и они вскоре исчезают. Становится по-лесному глухо, темно, как бывает особенно темно, особенно глухо перед рассветом.

Солдаты заканчивают последние приготовления. Пора уже и прилечь, отдохнуть, немножко выспаться. Свежие силы ой-ой как понадобятся завтра, нет, уже в наступившее сегодня!

Еще осталось обменяться домашними адресами, кто не успел. В последний раз солдаты договариваются, предупреждая друг друга:

— Так смотри, не забудь!..

— Помни!..

— Обязательно, слышишь?..

По неписаному солдатскому закону тот, кто останется жив, должен обо всем, что случится, сообщить родственникам погибшего товарища.

До мельчайших подробностей помню это.

Мы встали в два часа ночи — уже светало — и лесом направились на «передок».

«Кто там не был, тот будет, а кто был — уже не забудет!» — так говорили в войну старые, поседевшие в боях солдаты.

Низко над головами, раскручиваясь, натужно гудя, пролетали снаряды, шуршали мины... Фронтовики знают, как с гусиным хлопаньем летят немецкие мины перед самым своим приземлением. Бывалый окопный солдат не станет кланяться каждой «дуре». Уж если точно, по звуку определит, что мина — вот она, рядом, сейчас шлепнется, только тогда, пронзительным криком «Ложись!!!» предупредив товарищей, бросается ничком на землю.

Не прошли мы и сотни метров, как у нас уже появились первые раненые. Мины падали где-то поблизости, шелуша листву, кромсая в щепу стволы деревьев.

Неожиданно от солдата к солдату, от одного к другому, как по цепочке, разнеслось:

— Убило пропагандиста!

Пропагандиста?.. Какого? Почему пропагандиста?..

Никогда раньше мне не приходилось видеть этого человека. Не мог он, полковой, а возможно и дивизионный политработник, всего за несколько месяцев после формирования дивизии успеть в каждую роту и взвод. Я уверен: кое-кто из солдат нашего батальона не понял, зачем ему — не автоматчику, не пулеметчику, не стрелку и не снайперу — понадобилось пробираться вместе с нами на передний край, когда там вот-вот должна начаться заварушка.

Но было все именно так: пропагандист шел с нами рядом или, вернее, впереди. Шел — и вот он уже убит! Убит, когда большинство нас, стрелков, пулеметчиков, не успело получить даже царапины. Все это не могло не подействовать, не произвести самое сильное впечатление.

Я знаю: никто не имел задания умереть, задания такие не дают. Но вот уже много лет прошло с тех пор, к война миновала, а мне и сегодня все думается: пропагандист тот специально прибыл в наш батальон с заданием, если надо, умереть первым — показать личный пример презрения к смерти.

Еще накануне вечером в наш пулеметный взвод пришел ротный старшина посидеть вместе несколько минут, «побаловаться» махоркой, побалакать, на всякий случай заранее поддержать необстрелянных ребят веселым словом.

Молоденький, первый раз в деле, пулеметчик, низкорослый, худой, родом из-под Воронежа, говорил имевшему несколько ранений старшине не без оттенка зависти:

— Вы-то уже не первый год на фронте, товарищ старшина.

Старшина тихонько чему-то улыбался.

Кто знает, о чем он думал?

Может быть, рассуждал примерно так: я-то уже по-воевал, понюхал пороху, не с одной немецкой пулей успел повстречаться в чистом поле. И ничего — жив остался! Повоюй и ты теперь с мое, парень...

А может, ничего этого и не думал, просто улыбался оттого, что чувствовал себя перед тем юным пулеметчиком добрым товарищем.

Ночью, когда стих, наконец, бой, и мы, и немцы расположились передохнуть по обе стороны «ничейной лесной полосы — метрах в двухстах-трехстах от противника — старшина с большим термосом на спине разыскал наш пулеметный взвод.

Пулеметчики пообедали и поужинали. Все сразу, не вылезая из щелей: немцы периодически обстреливали наши позиции из пулеметов и минометов — не только затем, чтобы помешать нам выспаться, сколько для собственного успокоения.

Старшина на редкость в ту ночь был разговорчив. Ему давно уже пора бы возвращаться в тыл, а он не спешил, все рассказывал и рассказывал нам про старые — на Волге и под Москвой бои, в которых ему довелось участвовать. Слушать его хотелось. Видно, надо солдатам знать, что не они первые, и до них люди видывали такое, о чем им, может быть, еще и не снилось. Старшина, наверное, это понимал, задержавшись с нами после первого нашего боя.

Случилось одно на тысячу, прямо в щель, попадание мины. Вот оно, перед глазами с треском выросло черное колючее дерево, тяжелыми ветвями, как стальными прутьями, повалило всех на землю, расшвыряло по сторонам. Троих солдат — с ними и того, воронежского, худого, невысокого ростом — легко ранило. Старшина оказался убитым. Осколком сразило его в тот самый момент, когда он совсем уже было собрался покинуть убежище.

Не успел.

Черное дерево выросло и осыпалось, улеглось, сравнялось с землей. Только нехороший запах взрывчатки держался еще некоторое время возле того места, где старшина стоял, опершись руками о верхний срез земли, готовый вот-вот выпростаться из щели на поверхность.

Фамилию пропагандиста я уже не помню. Фамилия ротного старшины была Иванов.

Два человека ушли из жизни, возможно, иному домашнему стратегу покажется — ушли бессмысленно?

Первый погиб рано утром, по сути дела еще до того, как бой начался. Второй — поздно ночью, когда солдаты отдыхали...

Что же тогда происходило на поле боя днем, в промежутке между этими двумя смертями?

И что это были за бои, которые в июле 1943-го года вела на Курской дуге наша пулеметная рота, наша дивизия, вся наша 11-я армия?

Спустя три десятилетия после описываемых событий в «Истории Великой Отечественной войны» я нашел то, что меня интересовало. О боевых действиях нашей 11-й армии там говорится буквально следующее:

«...из-за отсутствия времени на подготовку к наступлению, растянутости тылов и усталости пехоты в результате 160-километрового марша, соединения 11-й армии вводились в бой по частям и успеха не добились».

Лишь деталь гигантской битвы. Всего несколько слов — даже не рассказ, а просто констатация. Самый сжатый итог того, что происходило на нашем участке фронта.

И вовсе не для того, чтобы задним числом попытаться «реабилитировать» свою армию, хочу я добавить еще несколько слов к «Истории» — от своего имени. Высказаться как рядовой участник тех тяжелых боев.

Все верно. Мы медленно продвигались вперед в заданном направлении. Не смогли совершить рывок, такой прорыв фронта, какой, наверное, полагалось бы.