Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Но еще больше удивляюсь я тому, из чего умудряется хозяйка готовить кулеш, огненную ту похлебку, на всю нашу — из шести человек! — курсантскую братию? В деревне хоть шаром покати — подчистую все было подчищено оккупантами.

Находиться на иждивении людей, которые сами перебиваются, бог знает чем, мы, конечно, не можем. Начинаем предлагать хозяину в подарок все подряд из нехитрых своих солдатских пожитков: кто — самодельный плексигласовый портсигар, вымененный когда-то у случайно повстречавшегося летчика, кто — алюминиевую, тоже самодельную, расческу с надежными, неломающимися зубьями, кто — настоящее произведение искусства — нарезной, с разноцветными колечками мундштук, собственноручно выточенный еще до армии, на заводе.

Старый колхозник не берет от нас ничего.

— Нет, нет!.. Что вы, что вы, ребята?.. Солдаты ведь... свои!

Старик словно оправдывается, чувствует себя в чем-то виноватым. Чтобы поскорее от нас избавиться, быстро берет топор и, громыхая деревянной своей култышкой (правая нога — протез), направляется к дверям.

Останавливается в нерешительности:

— Не пособите?..

И мы все, как один, дружно пособляем ему. Колем, пилим, складываем около дома дрова, таскаем из лесу слеги, — так здесь называют длинные жерди, — ремонтируем плетень, вскапываем огород.

О, как завидуем мы в это время нашему хозяину!

У этого человека есть в жизни все: свой родной дом, свой порог, хотя и разрушенное, но хозяйство, свой кулеш на столе, а самое главное — возможность самому, именно самому трудиться, собственными руками зарабатывать хлеб насущный! В каком розовом, райски-несбыточном, чудеснейшем свете представляется теперь всем нам жизнь родных, знакомых, всех, кто не находится сейчас в действующей армии!

Знаем, хорошо знаем, что и там, и в тылу, людям сейчас не сладко; приходится иной раз и потруднее, чем нам в армии. Подростки — и те, наравне со взрослыми, без отпусков и без выходных — по двенадцать часов простаивают за станками, бывает, и сутками не вылазят из цехов, женщины в деревнях, повздыхав и поохав, сами впрягаются в плуги и, обмотавшись постромками, тянут и тянут, чтобы хоть так вспахать поле, не опоздать с севом. Знаем все это — и как о самом большом счастье мечтаем, вернемся с победой домой, заживем после войны самой прекрасной — мирной жизнью.

Ночью мы спим и видим ее, эту будущую жизнь во сне.

Как все же крепко спалось в юности!..

Я подумал об этом однажды ночью, и услужливая память тотчас подсказала мне два изречения, две заповеди, из тех житейски мудрых и озорных, что в изобилии создавались на войне устным солдатским творчеством.

Кажется, из-под Сухиничей, где наш полк останавливался на короткий десятиминутный привал, я, примостившись поудобнее у вещевого мешка, который заменял мне не очень ровный, но все же довольно, устойчивый письменный стол, так, помнится, описывал в письме домой свои первые впечатления из действующей армии: «Предприимчивые люди уже спят, лодыри, как обычно, слоняются».

Солдат на войне мог спать, подложив под голову тот же вещмешок, противогаз, скатку, шапку-ушанку, винтовку или автомат. Мог спать на пуховой подушке — если, случалось, попадал в госпиталь,— а мог и на полене, оказавшись в наряде по кухне, исполняя там, при топках, обязанности кочегара.

Бывало и так: ночью просыпаешься — ни зги. Слышишь только — стучат колеса...

Догадываешься: «Ага! Теплушка...»

Где-то рядом — под звездами огромная страна, мелькают погруженные в темноту населенные пункты, а ты лежишь и не в силах приподнять голову: на ней мерно, в такт колесам, покачивается голова спящего рядом солдата.

Тесно!..

Осторожно, чтобы не разбудить соседа, высвободишься из-под него, а там, через несколько минут, во сне, может статься, и ты пристроишь голову на плече товарища.

Лучше всех в смысле комфорта умеем, пожалуй, устраиваться на ночлег мы, станковые пулеметчики. У нас с собой коробки для пулеметных лент — три-четыре увесистых металлических чемоданчика с чуть-чуть округлыми краями и ребристой поверхностью. На этих чемоданчиках, «железных подушках», набитых патронами располагаться можно со всеми удобствами: хочешь лежать головой повыше — бери коробку, мало — подкладывай вторую.

Мечта солдатская — нары.

Раз нары, значит, землянка, а то и казарма. На фронте же, как правило,— на передовой, не было ни того, ни другого. Тревожные фронтовые ночи солдат-пехотинец коротал, засыпая чаще всего на том месте, где ночь заставала: на земле или на снегу, в зависимости от времени года.

Шинель — на себя, шинель — под себя, шинель — под голову...

«И сколько же их, касатик, было у тебя всего, этих шинелей-то?» — «Одна, бабуся, всего одна!..» — так отвечал любопытной старушке бывалый российский солдат из старинной побаски.

Летней ночью 1943-го года я лежал на колючей и суковатой, из свежих еловых веток подстилке, сооруженной санбатовцами.

Было темно, мглисто.

Над головой шумел Брянский лес, поблизости гремел бой, который не прекращался даже сейчас, с наступлением ночи. Лил проливной, липкий, зарядивший надолго дождь.

Тусклым фонарем во тьме неподалеку казалась мне маленькая брезентовая палатка, освещенная изнутри слабым, колеблющимся светом коптилок. Вносили туда только тяжелораненых. Военные хирурги в халатах вершили там свое неотложное дело: извлекали осколки, кололи, накладывали жгуты, делали перевязки.

Воздух в палатке, я знаю, плотный, густой, словно слежавшийся, весь состоит из тяжелых, терпких медицинских запахов. А здесь же, под деревьями, дышится легче, хотя и невмоготу от холода. Начинало познабливать.

Уткнувшись лицом в колючую мокрую хвою, я старался забыться и не мог. Слева и справа лежали раненые. Некоторые в забытьи все еще продолжали воевать: вскрикивали, отдавали приказания, иногда начинали что-то быстро-быстро говорить, ругались, проклинали кого-то, звали на помощь.

И все-таки сон брал свое. К утру засыпали все.

Бодрствовать в палатке оставались хирурги да их помощники — медицинские сестры, которые не покидали дежурства до наступления рассвета...

Я хочу рассказать о том, как памятным летом 1943-го года мы совершали форсированный, через всю Калужскую область, марш по направлению к линии фронта. Великая Курская битва еще зачиналась — шли первые, наиболее трудные и самые кровопролитные бои. Двигаться нам приходилось непрерывно, и днем, и ночью, главным образом — ночью. Только в полдень часа на два, на три останавливались на отдых.

Совсем недавно, много-много лет спустя после войны, я подумал, что о таком переходе армии должно же быть, наверное, что-нибудь сказано в военной литературе? И верно, в третьем томе «История Великой Отечественной войны» я нашел упоминание о том марше.