Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

— Поговорите, но учтите и мой опыт. Я постоянно помню об этом. Хрущев прислал ко мне Шепилова, чтобы узнать, что я ду­маю, а потом, после моих слов о значении русского народа для всей страны, больше меня не замечал. Загадка?

— Но надо говорить, кричать — пока не поздно: что делают с природой, землей, недрами...

— А вы ничего не боитесь?

— Боюсь. Не дай Бог нам русского Пиночета. Ведь требование расправиться со многими из нас звучит все сильнее. Меня грозят убить грузины. Грозятся евреи. По ночам звонят и угрожают. Письма с угрозами. Да ну их к черту.

Л.М., я восхищен вашими публикациями из романа, вы мне о нем расскажете?

— Да что ж рассказывать? Задумал я его в 1939 году, написал 5 листов, отвлекся на «Русский лес», потом переделывал «Вора». И вот у меня уже одна, другая, третья редакция. А читанные вами от­рывки — это вставные новеллы, как в «Барсуках», четыре их, а ос­новное повествование обросло со всех сторон. Как я справлюсь? На­печатано не будет.

— Я особенно люблю «Евгению Ивановну», — сказал Виктор Пет­рович. — Когда прочел, обомлел. И есть там что-то глубокое, до чего никак не доберешься.

— Вот-вот. Я считаю, что у каждого настоящего писателя в каждом произведении есть тайничок. Все — в нем, и все — ради него.

— Меня часто угнетает написанное мною, приводит в отчаяние.. да и грамоты не хватает, знаний.

— Я тоже испытываю часто отчаяние. Но работаешь, работаешь... и вдруг озарение — все проясняется.

Леонид Максимович сказал:

— Но «Печальный детектив» бесформен, публицистичен, хотя сво­евременен и написан горячо.

— Я из рукописи вычеркнул 10 листов. У меня там были такие страшные эпизоды, что сам Достоевский содрогнулся бы. Но не мое это дело собирать страшное. И без того ворчат: сгреб всю грязь, чтоб измазать народ...

Поспорили о диалектизмах.

Виктор Петрович:

— Теперь я меньше нагнетаю диалектные слова, хотя и жаль — они придают яркость, свежесть.

Потом удивительно пересказал содержание и художественные до­стоинства виденного им в Латинской Америке фильма «Последний император». Оба обругали и «Котлован», и «Чевенгур». Виктор Пет­рович сказал, что «не осилил», а Леонид Максимович — это невоз­можно читать. Зачем подавать на стол хлеб, не стряхнув прилипших опилок, стружек?

Коснулись вопроса, кто пишет, а кто не пишет.

Л.М. сказал:

— Мы-то с вами знаем, что настоящий талант требует полной самоотдачи. И он одолеет все, если настоящий. Вот, некоторые пьют... Пьют, когда есть трещина в таланте, ее заливают, чтобы не была видна. Были свои причины пить у Фадеева, Шолохова, Твардовского — здесь другое. Но Пушкин не пил, Достоевский, Бальзак — нет.

Заговорил о Маркесе: «Пока читаешь — интересно, дочитал — что осталось?»

Л.М. показал альбом «Баня», уговорил написать и меня, и Вик­тора Петровича.

Виктор Петрович спросил, верит ли Л.М. в закономерности?

— Что понимать? Закономерность: пролетела комета, и полезли тираны Гитлер, Муссолини, Сталин, Мао, Пиночет, Пол Пот. А в мистику вы верите? У Августина есть фраза, что ничего-то мы не зна­ем. Но мы-то знаем кое-что.

— Да вот было в армии. — И Астафьев рассказал, как однажды испугался идти через заросший бурьяном бугор, расстрелял его и вер­нулся, а утром оказалось, что холм начинен минами.

— Есть в мире всеопределяющий иероглиф, — сказал Л.М. и пе­ревел разговор на трагическое будущее, ожидающее человечество че­рез десятилетия. Вся трудность перестройки в том, что мы жрали семьдесят лет недоброкачественную политику, ею питались, из нее чеканили фальшивые купоны, а усомниться в них не позволяли пор­треты Маркса, Энгельса, Ленина.

Тут Виктор Петрович отошел к телефону. Мы с Л.М. перекину­лись несколькими фразами. Л.М. сказал, что Астафьев не только талантлив, но и умен.

— «Царь-рыба» — вещь блистательная сама по себе. Язык у него превосходный. Одно слово я придумал, употребил в романе и вдруг встретил в «Царь-рыбе. Пришлось у себя вычеркнуть. Почему? Не заимствую найденное другими.

— О чем говорите? — спросил В.П., возвратившись.

— Л.М. тебя хвалит.

— Вы по-настоящему талантливы, — сказал Л.М.

— Спасибо. Для меня это отличная поддержка, хотя я вижу, что неровно написал и «Царь-рыбу», там есть и провалы. Культуры мне не хватает.

15 мая 1988 г.

Л.М. говорит, что в его романе речь идет о больших, чуть ли не космического масштаба потрясениях, включая сейсмические катак­лизмы, экологию, перенаселенность планеты, катастрофическое по­ложение культуры и многое другое.

— Ясно, что ваш итоговый роман является результатом долгих и мучительных раздумий о смысле жизни, о сущности человека, об устройстве общества. Я благодарен судьбе, что мне повезло посто­янно общаться с вами, присутствовать на ваших беседах с писате­лями. Встречи с вами всегда заставляют отойти от обыденности, бытовой суеты и задуматься, для чего ты живешь. Многие из тех, кто приходит к вам, в том числе и большие писатели, по-моему, очень волнуются, боятся попасть впросак, не соответствовать. Наверное, даже молятся...

Кстати, Л.М., а как вы относитесь к религии? Какую роль она играет для вас? Как вы оцениваете теперешнее массовое «хождение в религию»? Может быть, это очередная инициатива «верхов»? Снача­ла заставить народ отказаться от веры. А теперь хотят дать религию, чтобы народ смирился, терпел все, что будут творить. Ведь атеис­там навязать веру нетрудно, но это не та вера, что каждый приобре­тает, приобщаясь к святыням, искренне, с болью, с желанием по­служить Богу и людям, жить по совести и милосердию. И возможно ли народу стать верующим, когда одновременно начали вести целе­направленное разрушение нравственных основ его жизни, тех рели­гиозных заповедей, что и коммунисты вынуждены были учитывать в своем «моральном кодексе»?

— Думаю, что православие необходимо и полезно для духовного единения русского народа перед надвигающимися катастрофами. Са­мое страшное, что не укреплено человеческое начало в людях. Чело­век, открывая атомную энергию, не создал перед тем себе хорошего умственного и нравственного хозяйства. И это может обернуться страш­ным развитием событий.

Может быть, теперь православие — единственный способ вос­становления русского народа. Мы — большой народ, в какой-то мере раздробленный множеством других наций. Но тут важно еще — кто ведет церковь. Где Сергии Радонежские? Где настоящие проповедники и пастыри, заботящиеся о судьбе русского народа?

А то ведь суетливые Мени воцарятся в церкви, расколют ее и вне­сут только смуту и отчаяние в душу православных. Ведь большин­ство русских были «сделаны» атеистами, а таких легче всего при­общать к любой ереси, сектантству, так как они далеки от право­славного просвещения и ни в чем не разбираются, а хотят приоб­щаться. «Церковь должна быть воинствующей», — я поддержи­ваю это. Общался я с владыкой Питиримом, игуменом Андрони­ком, внуком отца Павла Флоренского, и другими священника­ми. Нельзя простить властям уничтожение священников, многие из них были настоящими пастырями. За это еще воздастся не толь­ко советской власти, но и всем нам, позволившим уничтожать священников. В «Пирамиде» у меня есть эта тема. В XXI веке будет страшная вспышка веры.