Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

— Л.М., стоит ли об этом? Вы переутомлены. И нравственно. Полежите дня два-три, ни с кем не общаясь. Я участвую в выборах, чтобы еще раз подтвердить, что дело не в знаниях, и не в работоспо­собности, и не в верности русской литературе, а совсем в другом...

Он продиктовал свое обращение в Академию. Я знал, что мне не поможет и его ходатайство с очень высокой оценкой моей работы по изданию Горького. Но его забота меня очень растрогала. Я любил Леонида Максимовича не только, как писателя, но и как удивитель­ного человека.

4 мая 1987 г.

И снова Л.М. вспоминал о Горьком, повторяясь:

— Когда мы поднимались от виллы в гору, Горький сказал ту са­мую фразу, которая потом держала меня всю жизнь на ногах и кото­рую я вам однажды сказал, а не надо было, чтобы не приняли меня за хвастуна.

5 ноября 1987 г.

Четвертую неделю, либо в среду, либо в четверг, я появляюсь в шесть часов у Леонида Максимовича. И мы идем гулять. Ходит быс­тро. По улице Воровского, в переулках. Таким же быстрым темпом говорит. Рассказал о заседании экспертной комиссии в Отделении литературы и языка по выборам в Академию. Как часть кандидатур отклоняют согласно, кивком головы. В другой раз говорят: «Просил Дмитрий Сергеевич Лихачев. Рекомендуем». «Мои кандидатуры были встречены гробовым молчанием. Но о вас сказали, что оставляют, а вокруг Трубачева началась перепалка. Оставили его, но боюсь, что этот зловещий синклит провалит».

Обсудив эту тему, перешли к литературе.

- Прочитал роман Рыбакова — спекулятивен. Да и не роман это, а беллетристика на потребу. Нельзя сокрушаться над несчастной судь­бой похотливого мальчика, не замечая драмы большого народа, свя­занной с неотвратимой необходимостью любой ценой выиграть вре­мя, создать заводы, фабрики, колхозы. Ведь в эти годы был и страш­ный голод, когда гибли тысячи людей, а писателю не до них.

Вот В. Астафьев — это органически талантливый писатель. Есть у него этакий блеск, естественность, природность, хотя нельзя пе­ренасыщать произведения диалектизмами. Скажите ему об этом. Это снижает силу самой талантливой книги его «Царь-рыба». У В. Бело­ва тоже есть «тузовые» произведения, но последний роман написан вполсилы. Евг. Носова читал мало. Ни на кого из них не похож Распутин, бесспорно талантливый и самый серьезный писатель. О Бондареве я уже говорил. По-настоящему талантлив, но с некото­рых пор не появилось ли самодовольство, а это может погубить его, как писателя.

15 марта 1988 г.

На прошлой неделе Л.М. читал «Котлован» А. Платонова. Пожа­ловался, что читал с большим трудом... «Есть какая-то нарочитость во всем... Не могу читать...»

Сегодня, когда по телефону я на его вопрос, что нового в литера­туре? — ответил: «Все читают “Чевенгур”, он переспросил: «Хорошо написано?» Я ответил, что в той же манере, что и «Котлован». Ска­зал, что, понимая право писателя и так видеть, и так изображать нашу жизнь, я никак не возьму в толк, столь ли примитивными были люди, давшие миру Толстого и Достоевского, сознавшие новое об­щество и мощное государство? Конечно, народ многолик и противо­речив, рядом с умным есть и дураки, с работящим — пьяницы и балаболки, — но кого же больше? Видел и сам таких, каких иэображали Горький, Шолохов, Малышкин, Леонов. Теперь сомневаюсь, были ли такие или большинство за платоновскими типами?

Л.М. ответил: «Не понимаю, чем продиктованы произведения А. Платонова? Неприятием общества? Неверием в людей? Презрени­ем к ним? Может, усталостью и равнодушием? Как бы то ни было, читать его тягостно».

18 марта 1988 г.

По телефону Л.М. спросил, кто это написал в журнале «Москва» статью «Встречи с Леонидом Леоновым»?

Сказал, что прочел с интересом. Обычно статьи о себе читает с раздражением, а здесь по делу. Подумал об Ольге Михайловне, но у автора другая фамилия, что и сбило с толку. Решил, что склероз, забыл, кому все это говорил.

Узнав, что она в Греции, просил передать спасибо и сказать о готовности выполнить ее просьбу о продолжении беседы.

23 марта 1988 г.

В пять тридцать вместе с А.А. Михайловым и Вяч. Шугаевым пришли к Леониду Максимовичу. Он был в ударе и говорил обо всем. Меня предупредил, чтобы я не удивлялся тому, что часто повторяет­ся в разговорах.

Вот некоторые мысли, записанные мною во время разговора.

— Горький называл меня превосходным сюжетником. Но ведь это жизнь лепит так здорово сюжеты.

— Самое сильное в пьесах Горького — напряжение поединка в ди­алогах. Но важен тон. Ошибка нынешних режиссеров, не исключая и Товстоногова, — крик в спектаклях. А кричать не надо. Можно крикнуть: «Пошел вон!» А можно и иначе: «Так как у меня болит сердце, прошу — уйдите!» И во втором случае действие будет силь­нее. Понимаете?

— Да, в одном из писем я сказал Горькому, что «жалко, что мы не договорили». Горький: «Да». И спросил: «О чем?» Признаюсь, я хотел сказать ему: «Не приезжайте!»

— Разве все писатели могут не работать, чтобы прожить? Боль­шинство же членов СП не работают. Талант надо поддерживать, но именно талант. A у нас в писательской книге десять тысяч фамилий. Чем занимаются эти люди?-

Потом стал рассказывать о взаимоотношениях со Сталиным, многое из этого я слышал раньше.

Снова вспомнил, как В. Катаев написал против него статью.

Рассказал, что вынужден был сочинять сценарии, а Пырьев ставил по ним короткие фильмы, не указывая настоящего имени сценариста.

Написал Сталину, не подучив ответа. А затем телеграмма Храп­ченко, что нужна пьеса. Как вернулся в 1942 г. в Москву, уговорили его прочесть пьесу в ЦДЛ и разделали под орех. Сидел с другом за рюмкой водки, закусывали луковицей. Звонок Поскребышева, а по­том Сталин, похваливший пьесу и пообещавший помочь ее поставить.

Я спросил: «Леонид Максимович, ведь вначале в пьесе были по­литические мотивы ареста?»

— В первой редакции, но из осторожности в окончательном тек­сте я сам это убрал, — ответил он.

29 марта 1988 г.

В прошлый раз, когда мы гуляли, Леонид Максимович сказал:

— Странно, на прошлом съезде писателей Ю. Верченко угово­рил меня подойти к Горбачеву. Тот сказал, что давно мечтает со мной познакомиться, поговорить. Вот уже почти два года не может найти времени.

Но вчера в Художественном театре был вечер в связи со 120-лети­ем Горького. В президиуме были Горбачев, Яковлев, Воротников, Ненашев и другие. Между Леоновым и Горбачевым сидел Г. Мар­ков. который не отодвинулся, когда они заговорили между собой.

Сегодня Леонид Максимович позвонил мне в 8 утра:

— Я вчера был на вечере. Ах, вы тоже были? И сидели в президи­уме? Как же я вас не видел? А ведь в моем разговоре с Горбачевым и вы фигурировали. Дело в том, что «голоса» передавали о том, что в США предпринимается полное издание писем Горького, якобы Гар­вард располагает большим количеством автографов. Михаил Сергее­вич спросил, что я по этому поводу думаю. Я ответил: «Надо посове­товаться с А.И. Овчаренко, он — лучший в нашей стране знаток Горького и сейчас занимается подготовкой писем к изданию. Конеч­но, американцы попытаются опубликовать письма, которых мы до сих пор не печатали из-за политических соображений. Но мы, — ска­зал я, — не должны бояться печатать письма, не совпадающие с офи­циальной ортодоксальной точкой зрения. Писатель имеет право на политические оттенки, поиск истины, даже заблуждения». На что Михаил Сергеевич заметил, что надо вернуться к этому вопросу, при­гласив специалистов. Он сказал об этом А.Н. Яковлеву. Имейте это в виду. Видимо, вас в ближайшее время пригласят.