Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

— Л.М., не обольщайтесь в отношении Михаила Сергеевича. Он — «демократ наоборот» — т. е. для себя. Политикан, вот увидите.

— Нет, вы его недооцениваете.

— Лучше скажите — продвинулись с романом?

— С романом ничего не получится. Вчера придумал настоя­щую жемчужину — связку для двух вариантов главы. Но и в том, и в другом варианте есть удачи. Как их соединить? Не знаю... А о быте... У меня бытовые детали очень точные, но не ради их са­мих. Герой держит руку над горящей свечой, но она его не обжи­гает, ибо жизнь обожгла еще страшнее. В третьем действии — мороз его тоже не берет.

Потом стал говорить о втором томе «Мертвых душ», как о страш­ном выбросе непереваренной пищи через фистулу в боку.

После этой резкой оценки Гоголя пили чай. Но вдруг Л.М. по­чувствовал сильную боль в боку и даже лег.

— После еды боли в желудке. Продолжаются 2-2,5 часа, — сказал он.

2 января 1986 г.

Обстоятельный разговор с Леоновым с 7 до 11 вечера. Ему не везет. Накануне открытия VI съезда писателей РСФСР он сломал руку (боль­шой и указательный пальцы). Опухоль еще сильная, писать не может.

— Пытался начать одним пальцем, не получается. Сижу часами, когда не болит живот. После операции муторное состояние часа 2,5 после еды.

Смотрю телевизор. Большие надежды связываю с Горбачевым. Молод. Улыбается, умеет держать себя и, видимо, знает положе­ние в стране, знает, что и как надо делать. Сдвинуть Гришина — это немало. К съезду наверняка получит большинство и дай ему Бог успеха. Ведь тридцать лет разлагали народ, и он потерял присут­ствие духа. Как на Руси умели работать, а теперь либо не умеют, либо не хотят. Надо же! Конечно, некоторые нации исчерпывают себя. Англичане примирились с тем, что не являются ведущей на­цией. Наш народ тоже стал мельчать и силой, и духом, но не исчер­пал его. Чтобы разложить его, в нем пробудили собственность. Это страшная путаница, связанная внутри человека со множеством дру­гих и взлелеянная сотнями веков. Знаете, я над этим много думал. Помните в «Дороге на Океан»: дашь мне метр земли и я на нем для себя выращу райское дерево. Через тысячу лет, в коммунизме, рас­сматривая своего прямого наследника Петю и сидящего рядом с ним неизвестно чьего Алешу, вы на вопрос, кому отдать большее счас­тье, непроизвольно кивнете в сторону Пети. Вот какая это сила. Ее-то и разбудил Брежнев. Но я верю, что новое руководство по­кончит с этим. Кажется, только у Сталина в годы войны была такая популярность в народе, какой сегодня пользуется Горбачев, и это обнадеживает. Иначе мне больше надеяться не на кого.

— Л.М., популярность Сталина в военные годы была им заслужена по делам. А вот Горбачев получил ее путем обещаний. Не надул бы. Не верю я ему. Тракторист, гармонист, орденоносец, два факульте­та МГУ, а вот ни я, ни мои товарищи в МГУ не могли поступить, а ведь имели данные, но не имели блата. А его будто ведут все выше и выше. Что-то это мне не нравится. Какова цель у этого «меченого»? Мы пока не знаем. Но в народе боятся «меченых» — таково поверье.

— Вы — скептик, А.И. А Беляев все еще работает с культурой в ЦК? Сколько вреда он своим невежеством, непониманием всей тон­кости нашего труда нанес литературе. Надзиратель у великой идеи.

Когда я написал «Метель», нарисовав пятидесятилетнюю женщи­ну, утешающуюся с 26-летним, кто-то шепнул Маленкову, что это намек на его матушку. Меня пригласили. Жданов стучал кулаками, а Маленков хотел сжечь глазами. Я думал, что не уцелею: «Попро­буйте поставьте, узнаете, что из этого будет». Он же увидел в «Золо­той карете» лишь изображение разрушенной России. «Леонов рисует страну в развалинах. Ну, пусть только поставит!»

Я отвлек Л.М. в сторону современной литературы, сказав, что прочел «Имитатора». Интересный характер, но, кажется, просчет в том, что неталантливый человек не назовет себя бездарным.

— Нет, отчего же? Может и назвать. Что такое талант? Вот, ска­жем, он строит самолет, все в нем прекрасно — талантливо... Другое дело — гений. Этот вдруг решает строить самолет без крыльев или даже без мотора. Может разбиться — гениальность всегда трагична.

— Чем вы объясняете, что даже самые талантливые наши писате­ли не делают рывков, равных рывкам вашего поколения?

— Может, недостает таланта? Хотя и Бондарев, и Распутин, и Белов, Астафьев очень талантливы. Сколько лет Распутину? Сорок восемь? А главного своего произведения пока не написал. Пора бы.

— Быть может, сдерживает приверженность их к факту, до­кументу?

— Не люблю документа. Он бесцветен, лишен психологии. Мне интересна история не в фактах, а в ее отражении в челове­ческой личности, не происшедшее, а то, что разыгралось в со­знании и душе, не то, что люди идут в бой, а как старушка ук­радкой крестит их и, то, что происходит в их душе и сознании, когда они бегут в атаку.

Я уже говорил вам об изображении леса у реки и его отражении в реке, уходящего в глубины и потому вызывающего ощущение беско­нечности. На этом основана литература.

22 марта 1986 г.

В Переделкине встретил Арона Вергелиса, который сообщил, что у В. Катаева инсульт. Я посочувствовал. Не так уж давно я беседовал с В. Катаевым. Он, кажется, немного старше Л.М. Арон сказал, что В. Катаев не любил Леонова. Я знал это так же, как и то, что эта нелюбовь была взаимной. Л.М. не скрывал этого. Я понимал, что мы, люди другого поколения, не можем представить в полной мере, какие страсти одолевали их.

Как-то Л.М. сказал: «Ловко подлез этот мальчишка под обнима­ющую руку Горького и потом извлек из фотографии максимум воз­можного...»

Л.М. так и не простил В. Катаеву того, что он враждебно высту­пил против него.

10 апреля 1986 г.

Журнал «Советская литература» на иностранных языках готовит специальный номер, посвященный Л. Леонову. Хотят также дать репродукции его любимых картин, титулы книг, фоторукописи, а также несколько статей. Дангулов предложил О.М. дать статью о Ле­онове для этого журнала.

12 апреля 1986 г.

Идем к Л. Леонову с О.М., которая договорилась с Л.М. об ин­тервью на тему: отношение его к всемирной культуре и литературе.

Я спросил об иллюстрациях для специального номера журнала.

— Пусть возьмут портрет, вот тот, что в прихожей. Цветной Качуры-Фалилеевой. Я там похож. У меня не было квартиры, только койка. Я сидел на ней и, положив фанеру на колени, писал. Она нарисовала меня за работой.

О.М. обратилась к Леонову, сказав, что:

— Уж раз речь зашла о картинах, то, разрешите, Л.М., спросить вас: «Что особенно вы цените в зарубежной живописи?»

— Прежде всего, итальянцев. И среди них выделяю Микеландже­ло и Леонардо да Винчи.

— Чем же вас привлекает Микеланджело?

— Взрывчатый характер. Необычайная требовательность и суро­вость. Помните доску, которой он швырнул в Папу?.. Дюрер по­слал ему свою книгу «Пропорции человеческого тела». Микеланд­жело сказал, что Дюрер ничего не понимает в человеческом теле. Я убедился, увидев в Мюнхене длинные тела Адама и Евы. Математи­чески верно, а по существу Дюрер разобрал человека, а когда стал собирать — не сошлось...