Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Стихи «Была пора, наш праздник молодой…» (№ 36) настолько наполнены мыслями о былом, что их нельзя не считать поэтическими мемуарами. Они могли бы стать одним из важнейших источников пушкинской оценки протекшего времени, если бы он их закончил. Впрочем, некоторые авторитетные пушкинисты (Н. В. Измайлов) предполагали, что стихотворение Пушкиным завершено — он оборвал последний стих, как обрывается последний звук песни и умолкает музыка.

Не будем расчленять стихи по строчкам — читатель, знающий лицейскую пору жизни гениального поэта и горестное состояние его души осенью 1836 года, сам все оценит по достоинству. В первой биографии Пушкина, по крупицам собранной П. В. Анненковым отчасти на основании бесед с жившими еще в середине столетия друзьями и однокашниками Пушкина, говорится: «Один из лицейских товарищей Пушкина передал нам трогательный анекдот. Известно, что воспитанники Лицея всегда собирались 19 октября — день основания Лицея, к одному из товарищей, читали стихи, беседовали о прошлом и записывали слова и речи присутствующих , обозначая последних школьными именами и указывая, где находились те из них, кого не было налицо. Пушкин писал к этому дню все свои пьесы, известные под заглавием «19 октября». По обыкновению, и к 1836 году он приготовил лирическую песнь, но не успел ее закончить. В день праздника он извинился перед товарищами, что прочтет им пьесу, не вполне доделанную, развернул лист бумаги, помолчал немного и только что начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу:

как слезы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошел в угол комнаты, на диван… Другой товарищ уже прочел за него лицейскую годовщину». До сих пор пушкинисты спорят, кто этот «информатор» Анненкова — скорее всего Яковлев, Корф или Данзас. Всегда были сомнения, не «олитературен» ли рассказанный «анекдот» (конечно, в прежнем, а не нынешнем смысле слова — «происшествие», «случай»). Но есть еще одно, аналогичное, свидетельство, на этот раз точно — Яковлева. Он рассказывал биографу Дельвига В. П. Гаевскому: «поэт только начал читать первую строфу, как слезы полились из глаз его, и он не мог продолжать чтение». В протоколе (№ 35), первые пять пунктов которого записал Пушкин, а последние два — Яковлев, упоминание о слезах конечно отсутствует — не мог же Яковлев вписать подобное в присутствии Пушкина и не мог догадаться, что нас будет до такой степени волновать каждое слово, каждое движение. Не совсем ясно также, читал ли Пушкин стихи наизусть. Это казалось бы, наиболее естественно, но как же мог тогда доканчивать чтение за него «другой товарищ»? Высказывалось предположение, что, коль скоро Пушкин записал стихи на отдельном листке, а не в тетради, как обычно, он захватил их с собой к Яковлеву. Тогда в самом деле мог кто-то дочитать. Теперь мы этого никогда не узнаем. Что поделаешь — память, даже самая лучшая, избирательна и мы никогда не можем доверяться мемуаристу во всех деталях. Одно ясно — Пушкин в тот вечер был настроен печально: воспоминания об ушедшем времени оказались для него в невыносимом контрасте с днями текущими.

Справедливо отмечают исследователи связь мыслей Пушкина в стихах к лицейской годовщине с теми, что были высказаны в тот же день в неотправленном письме к Чаадаеву. Как ни «подсвистывал» Пушкин Александру I, зная ему цену, он всегда преклонялся перед народной победой, одержанной в Отечественной войне в годы правления этого императора. Размышления на эту тему отражены в стихотворении «Полководец», написанном несколько раньше — 7 апреля 1835 (см. «Жизнь Пушкина, рассказанную им самим и его современниками», т. 1, гл. 2).

Гордость за отечество, выраженную в письме к Чаадаеву, без труда находим и в стихах:

Незабываемое время! Сколько надежд породила великая победа и как безжалостно были они растоптаны самим Александром I и, спустя недолгие годы, «новым, суровым» царем, казнью лучших людей России открывшим свое царствование. Фигура Александра I была вовсе не однозначна для Пушкина. Когда-то, к лицейской годовщине 1825 г. в стихах по всему поэтическому складу необычайно схожих с теми, о которых ведем речь, поэт не без иронии пропел ему хвалу: «он взял Париж, он основал Лицей». Но ничего нет удивительного, что тем же самым днем, 19 октября (только в 1830 г.) пометил Пушкин окончание десятой главы «Евгения Онегина», где к позорному столбу пригвожден «плешивый щеголь, враг труда». Кстати, раз уж речь зашла о столбах (или столпах), то напомним итог пушкинских размышлений о нерукотворном памятнике поэту, «главою непокорной» вознесшемся «выше александрийского столпа». Прошлое оставалось светлым прошлым, настоящее — безысходным настоящим, а будущее он точно предсказал в «Памятнике».

Десять бывших лицеистов, не считая Пушкина, собрались на 25-летие Лицея. В биографии каждого из них осталась немеркнущая дата последней встречи с поэтом. Назовем имена.

Михаил Лукьянович Яковлев (1798–1868) — веселый лицейский «паяс» и музыкант, сохранивший и в своем чиновничьем положении добрые чувства к Пушкину.

Алексей Дамианович Илличевский (1798–1837) — подававший надежды лицейский поэт, ставший сначала чиновником при томском губернаторе, а потом в министерстве государственных имуществ. Очень любил Пушкина, часто встречаясь с ним у Дельвига. Пережил его всего на несколько месяцев.

Модест Андреевич Корф (1800–1876). Один из первых учеников в Лицее; в дальнейшем преуспевающий чиновник, всегда бывший при Николае I на первых ролях; стал членом Государственного совета и даже превратился из барона в графа. К Пушкину был холоден, значения его не понимал. Но жизнь часто их сводила (№ 32–33, например). Оставил воспоминания о Лицее и Пушкине, полные напыщенности и ценных фактических указаний.

Константин Карлович Данзас (1801–1870) — один из последних учеников в Лицее, храбрый боевой офицер, прошедший путь от прапорщика до генерала. Ему суждено было не по своей воле сыграть роковую роль в нашей истории, о чем он глубоко сожалел в записанных с его слов подробных мемуарах.

Павел Николаевич Мясоедов (1799–1868). Ко времени 25-летия Лицея вышел уже в отставку и жил помещиком в Тульской губернии. Приехал в Петербург в октябре и 15 числа дал обед в честь старых товарищей (был и Пушкин), а 19 числа пришел к Яковлеву. Мясоедов был одним из близких товарищей Ивана Пущина.