Рональд Боброфф - Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века

Другим важным достижением Макдональда является его объяснение чувства собственного превосходства, характерного для взглядов правительственных элит в отношении общественного мнения. Опираясь на работы таких ученых, как Б. В. Ананьич, Роберта Мэннинг, Уолтер Пинтнер, Дон Карл Роуни, Ричард Уортман и Джордж Йани, Макдональд описывает эффект «государственности», отражающий убежденность элит в «культурной и политической исключительности» тех, кто связан с управлением страной [McDonald 1993: 271–272] [16] См. также [Ананьич и др. 1984; Manning 1982; Yaney 1973; Wortman 1976; Pintner, Rowney 1980]. . Чиновники ранга Сазонова обращали мало внимания на шквал общественной критики – а обращая, конечно же, негодовали, – столь часто обрушивавшийся на то или иное правительственное решение. Интересно, что Зара Штайнер описывает аналогичную манеру отношения в британском МИДе, где не только кадровые дипломаты, но и сам стоящий у руля политик считал, что формировать внешнюю политику куда сподручнее, когда нет давления со стороны парламента и журналистов [Steiner 1977]. Это, конечно, вовсе не означает, что министр всегда мог запросто отмахнуться от внутриполитической ситуации, рискуя в подобном случае проиграть следующие выборы; однако независимо от различий во внутренней политике отношение к внешнему курсу страны у российских консерваторов и Либеральной партии Британии, последнее правительство которой рухнуло в 1905 году, было практически идентичным. Российские министры, конечно же, были в курсе веяний в стране, но единственным вершителем их карьерных судеб оставался царь, обладавший суверенным правом по произволению отправить в отставку любого из них. Более того, согласно принятым после 1905 года Основным законам царь сохранял за собой единоличный контроль над внешней политикой, армией и флотом. Вместе с тем даже в такой ситуации новоизбранная Государственная дума как орган, ответственный за принятие бюджета, оказывалась рупором общественного мнения. Всякое увеличение бюджетного финансирования должно было быть одобрено депутатами Думы, пользовавшимися данным правом как инструментом непрямого воздействия на государственную политику, в особенности в отношении перевооружения и увеличения численности армии после Русско-японской войны и на заре европейской гонки вооружений [17] Значение Думы в свете государственной политики подробно обсуждается в работах [Hosking 1973; Черменский 1976; Дякин 1967]. По поводу гонки вооружений и роли в ней Российской империи см. [Stevenson 1996; Herrmann 1996]. .

Следующей важнейшей для понимания военно-гражданских отношений в России является работа Уильяма Фуллера-младше-го [Fuller 1985] [18] См. также [Stone 1975; Jones 1988]. . Не затрагивая предметно ни МИД, ни Морское министерство, он вместе с тем освещает широкий круг вопросов, связанных с обороноспособностью и бюрократическим устройством имперского правительства. Фуллер показывает, каким образом межведомственные разногласия армейского руководства с Министерством финансов касательно приоритетов сказывались не только на средствах, доступных Военному министерству, но и на профессионально-техническом уровне армии, стремившейся идти в ногу с европейскими военными тенденциями, минимизируя при этом трудозатраты по возложенному на нее обеспечению правопорядка внутри страны. Подобного рода заботы отвлекали армию от ее основной задачи – охраны империи от внешних угроз.

Стоит также отметить и работы по политологии и международным отношениям, проясняющие функционирование Франкорусского союза. Так, весьма ценен системный анализ Пола Папаяну, на основании которого он показывает, что периоды укрепления и ослабления финансово-экономических связей между государствами сказываются на уровне их взаимозависимости, а следовательно, и вероятности их союза или конфликта [Papayoanou 1999] [19] Противоположную, но оттого не менее полезную точку зрения, где подчеркивается политико-дипломатическая сторона международных отношений, см. в [Snyder 1997]. При этом ни в той, ни в другой работе не уделяется серьезного внимания проблеме проливов. . Несмотря на то что основное свое внимание он уделяет Франко-русскому союзу и крушению в 1914 году старого европейского миропорядка, его теория также вполне применима и к вопросу о проливах. Папаяну показывает, что экономические связи России и Германии были наиболее крепки с 1906 по 1912 год, когда и все прочие отношения между ними были относительно дружелюбны. Соответственно, в последующие предвоенные годы все ухудшавшиеся экономические отношения сопровождались все более прохладными дипломатическими реляциями. Также Папаяну выдвигает гипотезу, согласно которой прочные англо-немецкие экономические связи являлись важным фактором, определявшим нежелание британского правительства четко и ясно обозначить свою готовность воевать на стороне Франции. Несмотря на научную несостоятельность данной теории ввиду чрезмерного упрощения комплексных причин, стоящих за теми или иными решениями Великих держав, ее бесспорная ценность состоит во внимании к экономической стороне франко-русских отношений в контексте Османской империи. Так, если французы поддерживали русских в их противостоянии немцам непосредственно перед войной и, разумеется, непосредственно в военный период, то по поводу Константинополя и проливов союзники отнюдь не были столь единодушны, так и не придя к соглашению вплоть до крушения Российской империи.

Согласно концепции Папаяну, феномен подобной внутрисоюзной конкуренции не представляется столь уж удивительным, если взглянуть на весьма различные экономические связи Франции и России с Турцией. В предвоенный период – с 1909 по 1914 год – франко-турецкий товарооборот в среднем вдвое превышал русско-турецкий, хотя эта разница имела тенденцию к уменьшению.

Табл. 1. Объем турецкого товарооборота с Францией и Россией (в тур. курушах):

Источник: [McCarthy 1982: 239, 244].

Этим, впрочем, отнюдь не исчерпывается значимость финансовых отношений для понимания роли Турции в экономике союзников. Так, французские финансовые структуры являлись крупнейшими держателями турецких долговых облигаций, контролируя к тому же Оттоманский банк (через который шли все финансовые операции империи); российские инвестиции в Турцию были минимальны, и Санкт-Петербург никоим образом не влиял на турецкий госдолг [Feis 1965: 320–321]. Вовлеченность французских инвесторов в турецкую экономику отзывалась заинтересованностью Парижа в поддержании дееспособности, а вместе с тем, очевидно, и самого существования Османской империи. Россия же, коль скоро турецкая экономическая стабильность заботила ее куда меньше, была вполне готова рискнуть своими немногочисленными инвестициями. Данный конфликт интересов вылился в серьезные франко-русские дипломатические трения на протяжении интересующего нас времени.