Буйко Виктор - Сиреневый «Рай»

Марьяся вспомнила тот разговор об отъезде, когда он уступил, и почувствовала себя виноватой:

– Давай будем на это таки надеяться! А что нам остаётся делать, старое вспоминать?

Ночью они проснулись от шума. На входе в ангар в неверном свете лампочки двое полицаев со звериным рычанием били ногами маленького паренька.

– Жидёнок чёртов, хорошо, что я отлить пошёл, а тут он крадётся, крысёныш. И ведь надо ж – повязку снял, даже бубну со спины оторвать успел! – говорил один с тяжёлой отдышкой, нанося удары и целясь в пах.

Второй подливал масла в огонь и всё твердил одно и то же:

– Списки-то кто будет править?! Зря? Зря списки-то, что ли, на вас, жидят, составляли? Дядя за тебя отчитываться будет, дядя?

Мальчишка, свернувшись в клубок и обхватив голову руками, взвизгивал при каждом ударе и плакал навзрыд. В темноте начали тут и там от земли подыматься головы, сотня беспокойных горящих взглядов устремилось на полицаев, избивавших мальчишку. В этот момент в дальнем конце помещения послышался шум упорной борьбы и раздался внезапный крик:

– Ай-вэй, да пустите же меня! Не держите, оставьте меня, молю!

И оттуда к воротам чёрной молнией рванулась фигура с протянутыми вперёд руками. Это мать несчастного бросилась к нему на помощь.

– Стойте, остановитесь, люди добрые! Сын просто до ветру! До ветру ему приспичило, господа полицейские!

– Волчица жидовская его! – не останавливаясь, сказал один другому и, не прекращая бить, крикнул ей: – А ну лежать! Лежать смирно, сука жидовская! А то пристрелю!

Но было уже поздно, и тень, словно бестелесная фурия, бросилась на них с истошным воплем. При этом полёт её был стремительным и в то же время плавным, словно мифическая чёрная птица упала сверху в надежде защитить своё потомство. Показалось, что она сначала взмыла к потолку и оттуда обрушилась камнем на полицаев. Застигнутые врасплох, они растерялись, даже, кажется, пригнулись.

– Ах ты ж, сука! – успел только сказать один, отбиваясь от окутавшей его со спины тени. Потом привычно выхватил из ножен пристежной штык с деревянной рукояткой и начал прямо себе под мышку наносить удары наугад. Резкие, колющие, беспощадные. Второй тоже достал оружие и, сопя, принялся колоть им, словно в землю, туда, где лежал паренёк.

Крики потихоньку начали стихать и скоро перешли в булькающий хрип, а следом совсем затихли. Все замерли от ужаса, что стали свидетелями первого убийства на их глазах.

– Лежать, племя Иудово! – заорал полицай в темноту ангара.

Головы послушно попадали вниз.

Утром по фабрике прокатилось эхом: «Выходим! Во двор! С вещами! Строимся по баракам! Выходим! Быстро строимся! Больные могут остаться, позже за ними приедут подводы. Быстро! Быстро!». С узелками и котомками все потянулись из гаража.

На выходе их ожидало страшное зрелище. На пожухлой траве лежали два окровавленных тела. Мальчик и женщина. Лица их были искажены гримасой то ли ужаса, то ли ненависти, что невольно приковывало к себе взгляд, и его было никак не отвести. На груди бледного черноволосого мальчика лежал кусок фанеры с рваными краями. На нём углём коряво было написано: «Неповиновение властям». И внизу – неряшливо намалёванная шестиконечная звезда…

Все шли молча, понурив головы. Лейба сначала хотел остаться.

– Давай я на подводе! – сказал он Марьясе, но она сверкнула глазами, какая, мол, подвода и откуда, тогда ему пришлось подчиниться, он совсем не хотел её сейчас огорчать. Сегодня он хромал ещё сильнее прежнего, и теперь с одной стороны его поддерживала палка, а с другой напуганная и растерянная Марьяся.

Они вышли в промозглое утро. Дождь и сырость сковывали, заставляли ёжиться. Марьяся потянула всех к началу колонны. Её расчёт был на то, что если Лейба начнёт отставать, у них останется больше времени, чтобы спрятаться от охранников. Она сильно нервничала и поминутно оглядывалась по сторонам. Но их уже заметили.

Ещё до того как люди построились в колонну во дворе, к ним подошёл наигранно щеголеватой походкой немолодой, уже грузный полицай, в котором они опять с трудом признали своего прежнего соседа по улице Николая.

– С добрым утречком, соседи! Мария привет просила передать. Шибко волнуется, всё ли хорошо тут у вас? – с притворной улыбкой спросил он.

Лейба отвернулся, как не слышал. Его вот именно сейчас очень заинтересовали крики ворон на разбитой колокольне собора, он притворно и напряжённо всматривался туда, щуря глаза. А Марьясе от голоса Николая и плохих воспоминаний, а ещё больше от его приторной улыбочки, стало муторно на душе. И страшно. В его вопросе был неизвестный ей плохой смысл, и она попыталась его понять глубже. Пропустив мимо сообщение о заботе Марии, сказала:

– Вот ожидаем. Говорят, уже будут скоро отправлять.

– Будут-будут, потерпите немного. Немцы – организованный народ, сказано – сделано! Они всё решат правильно, не как коммуняки ваши.

Его глаза смотрели теперь колюче и жёстко. Николай поправил карабин и спросил:

– А Мария говорила, что вчерась видела тебя у дома. Золотишко перепрятывала или с собой прихватила?

– Ой, сосед! Какое там золотишко, Коля? Не нажили, – ответила Марьяся и кивнула на Лейбу: – Вон, тёплое из дому принесла для ноги ему. Повредил… Ты, Коля, не поможешь? Думаю, на подводу его хорошо бы посадить.

Николай помрачнел и насупился:

– Ты это, не Колей теперь… Мне-то всё одно, но услышат немцы, тебе же хуже будет. «Господин полицейский» – как ко всем, обращайся.

– Хорошо-хорошо, господин полицейский! А про подводу-то как?

– Погодь ты со своей ерундой! Ты мне про золотишко лучше поведай по-соседски! Куда сховала? Или с собой? А? Отдадите – я уж похлопочу за местечко в подводе…

– Да нет его у нас! – холодея от неожиданного предчувствия, довольно резко сказала она, но тут же испугалась ещё больше и попыталась как-нибудь сгладить: – Не золотишком жили, сами же видели.

– Ты мне зубы не заговаривай! Вас по домам-то, думаешь, за носками козьими отправляют, а? – он опять недобро осклабился. – Не-е-е-е! Чтоб с огородов повыкапывали, с тайничков достали да сюда припёрли! Вон, слышу, под юбкой-то бренчит, а?!

Марьяся задохнулась от стыда и обиды:

– Что вы такое говорите, господин полицейский?!

Но Николай, потеряв интерес к разговору, уже повернулся спиной, словно забыл о них, и вразвалку пошёл, покрикивая вверх:

– Строимся, строимся! Плотнее держитесь, а то как стадо коров!

– Не проси ты его ни о чём, – сказал, обернувшись, Лейба. – Он нам не помощник.

Но она и так уже всё поняла, из этого короткого разговора к ней в душу закралась холодная тоска.

– Ты сам идти-то сможешь?