Буйко Виктор - Сиреневый «Рай»

– Иду! Иду я! – ответил он, сильно припадая на больную ногу.

Колонна медленно двинулась и вышла из ворот фабрики. Впереди и сзади зачем-то ехали мотоциклы с автоматчиками, а по бокам шли полицаи. Офицеры-каратели на некотором отдалении держались вместе, и оттуда слышался громкий разговор и взрывы хохота. Процессия растянулась на добрый километр, и из хвоста колонны еле просматривались первые ряды. Расстояние от Марьяси, поддерживавшей Лейбу, и шедшими впереди людьми возрастало. Несколько раз, ещё во дворе, к ним подскакивал Николай и ехидно кричал:

– Соседи-соседи, поспешай! Быстрее надо в Палестины-то идти, а! Чай не с рынка с куркой-то, вразвалочку, – и отвратительно, как волчара, склабился.

Наконец ему, видимо, что-то пришло на ум и, когда они поравнялись с высоким мостом через Еменку, он бегом подскочил к офицерам, козырнул и о чём-то горячо стал рассказывать, тыча в сторону соседей. Каратели слушали и кивали, затем один из них сделал жест рукой, и полицай рванул обратно. Он подбежал, грузный, бледный, и закричал, махнув рукой Лейбе:

– Выходи, выходи!

Они остановились, Марьяся вцепилась в рукав мужа и не отпускала.

– Пусти, соседка, пусти, черт тебя побери! Я его пристроил! Господа офицеры разрешили на подводу! Она в конце колонны! Сейчас приберёт больных! Пусти, дура! – зло кричал Николай.

Марьяся, с огромными, полными страха глазами, обняла как ребёнка и прижала к себе растерянного Лейбу. Сейчас он стоял даже излишне прямо, едва опираясь на трость, и вдруг неожиданно робко улыбнулся.

– Пусти, милая, нам так будет легче! – мягко сказал он, поглаживая её руку. – У господ офицеров были великие Моцарт и Гейне, это же цивилизованный народ… Николай, ой, господин полицейский, рассказал им про ногу, и они всё по-доброму поняли. Они помогут мне, не бойся, отпусти меня, милая!

Лейба продолжал спокойно улыбаться, а Марьяся, словно предчувствуя непоправимое, уже похолодела, сжалась в комок. Она обхватила мужа за шею, прижалась к колючей, лохматой, но такой родной бородке и тихонько заплакала. Люди обходили их, и колонна двигалась вперёд. Он легонько отстранился, и бедная женщина медленно разжала руки, а он осторожно, прихрамывая, вышел на обочину и ласково помахал ей рукой. Марьяся, увлекаемая колонной, стала удаляться, и скоро её тревожное лицо скрылось из виду.

К Лейбе подошёл один из карателей. Он небрежно махнул рукой полицаю, мол, свободен, и уставился рыбьими глазами на старика.

– Ес-с-сть сэр-рги, кольтц-ца, сол-л-лото? – спросил он с ужасным акцентом, но Лейба его хорошо понял.

– Нет, господин офицер. Вот, ногу подвернул… – и тростью показал на ступню.

Каратель вдруг резко размахнулся и сильно ударил его в лицо. Лейба выронил трость, упал на спину и закрыл нос руками. Оттуда струйкой закапала бурая кровь.

– Тафай жит-т-товское сол-л-лото! – наклоняясь над ним и свирепея, орал офицер.

Захлёбываясь и булькая кровью, Лейба прохрипел:

– Я простой человек!

Но вид ползавшего по земле упрямого старика ещё больше разозлил карателя. Он махнул рукой, и к нему подскочили два мотоциклиста с автоматами. Они ещё раньше остановились и наблюдали за тем, что происходило на мосту. Пока Лейба стоял на ногах, а офицер сам разбирался с несчастным пленником, они неторопливо разговаривали в сторонке и, опершись об ограждение, курили папиросы. Гортанная команда заставила их быстро подбежать. Каратель что-то сказал, и они подняли с земли Лейбу. Тот стоять уже не мог и повис на их руках.

– Кде-е жит-т-тоф-ское со-ло-то? – по слогам прорычал его мучитель и навис сверху коршуном. Старик проглотил кровавый комок и только беспомощно помотал головой. Каратель взял у мотоциклиста ещё недокуренную папиросу и прижал её ко лбу Лейбы. Тот тонко закричал и обмяк. Палач достал из кармана зажигалку, не спеша отвинтил крышку и вылил бензин на бороду своей жертвы, потом щёлкнул коромыслом, и борода загорелась, как маленький живой факел. Лейба извивался и жалко кричал, а мотоциклисты тем временем по команде вытряхнули его из пиджака, сорвали рубашку, штаны, а потом несколько раз потрясли их и ощупали. Ничего не найдя, они выбросили всё с моста в речку и некоторое время смотрели, как, развеваясь на ветру, падали в воду лохмотья.

Нагой старенький Лейба лежал уже, не двигаясь. Борода его догорела, и в сыром воздухе витал запах жжёного. Каратель сплюнул, повернулся и пошёл прочь, на ходу что-то небрежно скомандовав. И тогда солдаты начали топтать замученного старика грязными, перепачканными в глине огромными сапогами, бить его каблуками в голову и живот. Ему уже было всё равно – он умер… Тогда эсэсовцы подняли лёгкое тело за руки-за ноги и перекинули его через ограждение с моста.

Всплеск. И вдогонку ему для верности, а может быть, просто пострелять захотелось, они выпустили две короткие автоматные очереди, потом перекинули автоматы за спину и, что-то обсуждая и смеясь, вернулись к поджидавшему их мотоциклу и поехали догонять ушедшую не очень далеко колонну. На мосту осталась одиноко лежать деревянная трость.

Расслышавшая треск автоматной очереди Марьяся, сама не понимая отчего, вздрогнула всем телом, ссутулилась, жалко оглянулась назад, ища полными от слёз глазами знакомый силуэт, но ничего не найдя, пошла, спотыкаясь. Силы совсем оставили её…

Колонна отошла еле-еле, наверно, на километр. Понурые, в основном пожилые люди, много женщин с младенцами, которых приходилось нести на руках, шли очень медленно. Сколько их было в той колонне? Считать никто и не пытался, списки были у полицаев. Притихший город провожал их молчаливо. Вдоль дороги никого не было видно, лишь изредка колыхалась в испуге занавеска на окне очередного дома на обочине, и снова вокруг только шарканье ног да крики воронья.

Сбоку от колонны следовали полицаи из местных. Они весело перекликались друг с другом, часто подбегали прикурить или просто позубоскалить. Оружие болталось у них за спинами бесполезно и бессмысленно. Кто побежит? Кому и куда бежать-то? Молодых всего несколько человек, да и те бредут как угорелые. Кто в мамку вцепился, кто деда волочит… Может, были бы их отцы да старшие братья, так и надо было б смотреть: ну а вдруг выкинут коленце? А так, гогочи себе да семечки лузгай.

Из толпы выделялось несколько человек, которые суетились вдоль колонны. Иногда они подобострастно подбегали к полицаям или жандармам, что-то, наклоняясь, говорили и часто шептали на ухо, а потом опять семенили вдоль и рядом с колонной, не смешиваясь с ней. На рукавах у них были не белые, а жёлтые повязки, отличавшие их от остальных.

– Юденрат… – шептались о них люди и втайне указывали пальцами. Это было назначенное немцами местное самоуправление «активистов» из общины, которые ничем, по сути, не отличались от остальных предателей разных мастей. Заискивая и угождая немцам и полицаям, они считали, что этим можно купить себе жизнь. Нет, ошибались!