Буйко Виктор - Сиреневый «Рай»

Это, наверно, сон. Страшный, дурной сон. Как они очутились на краю этого ада?..

С самого детства Этя смотрела на него по-особенному, вовсе не по-соседски. Так и сложилось. Мишка опекал и оберегал её от всех невзгод. И в играх, и потом в жизни он всегда оказывался рядом. А она, немного повзрослев, краснея от своих мыслей, думала: «Какой же он хороший! Совсем родная душа, лучший друг. Он мой! Только мой!». И что бы ни говорили вокруг, ей было всё равно: «Ну и пусть, что старше – что ж тут такого? Не жениться ведь! А нам всего-то нужно – просто быть рядом. Долго-долго, до самой смерти…».

Недавно Мишка вдруг изменился. Взрослые говорили, что они с отцом немцам продались… Но ни слушать этого, ни верить в это Этя не хотела. Да-а-а, теперь он выглядел по-особенному в этой новой форме. Она шла ему, делала ещё стройней и красивей. А ещё Мишка сказал, что он на их улице порядок будет наводить, чтобы теперь всё стало по справедливости и все были равны, чтобы не было богатых. Значит, так и будет – ведь он ей никогда не врал!

Когда их вывели из Щетинной фабрики, он ни на минуту не оставлял её. Так и шёл рядом, изредка поправляя тяжёлый карабин. Говорить им было нельзя – неподалеку был эсесовец, злой, как цепная собака, всё время крутивший головой и готовый сорваться на любого. Про себя Этя за длинный нос крючком прозвала его «Ворон». Ни к кому он не обращался, лишь иногда гортанно, коверкая слова, кричал полицейским. Вот и сейчас, резко повернувшись к Мише, он зло прокаркал на ломаном русском:

– Блис-с-ско жидоф-ф нэлзя ит-ти! Глядет-ть порядок тебе нат-та!

Он, кажется, заметил, как Этя, чтобы быть поближе к Михаилу, поменялась с матерью местами и встала с края колонны. Теперь фриц всё время зорко поглядывал на неё. А Мишка только легонько скашивал глаза и, когда тот отворачивался, незаметно кивал и подмигивал ей. И тогда словно горячим кипятком окатывало Этю от этого взгляда! Как же хорошо, что под холодным дождём может становиться жарко от лучика света, исходившего из глубины его карих глаз! Он шёл с гордо поднятой головой, и его красивый профиль с вздёрнутым к небу носом, пушком над верхней губой, нахмуренными бровями на фоне серого неба был таким мужественным и в то же время таким нежным!

Неожиданно по команде колонна свернула с дороги, и каратели быстро забегали, заторопили всех.

– Останоф-фка! Кроткий останоф-фка! – кричали они полицейским, и те устремились по рядам, отодвигая женщин и детей к рощице рядом.

Непонятно почему, словно в предчувствии, что вот-вот что-то случится, женщины нервно засуетились, крепче прижали к себе детишек и стали укутывать их в промокшую до нитки одежду. Дождик уже проник всюду, и спастись от сырости было совершенно некуда, а они всё кутали и кутали их. Наконец наступила напряжённая тишина, все остановились и стали ждать. Люди замерли, не понимая, что будет дальше.

Офицеры неподалёку деловито собрались в круг. Всего несколько десятков метров отделяло их от женщин и детей, но говорили они по-своему, да и слов было не разобрать. В центре круга стоял высокий худой немец в кожаном плаще, блестевшем от дождя. Он то и дело указывал рукой в перчатке в сторону от дороги и крутил головой, оглядываясь то ли на стоявших сзади офицеров, то ли на встревоженных женщин. Эсэсовцы, скрестив руки за спиной, качались с пятки на носок и послушно кивали:

– Та-та! Яволь-яволь!

Женщины тоже начали что-то высматривать там, куда он указывал. Они всё же надеялись, что вот-вот оттуда должны появиться их мужчины, отправившиеся в путь под конвоем с раннего утра. Но лес за косогором молчал и казался вовсе безжизненным.

Пока каратели совещались, колонна осталась с полицейскими. Теперь Михаил и Этя смогли приблизиться друг к другу. Он протянул руку и словно нечаянно, поправляя ремень карабина, коснулся её плеча. Этя вспыхнула, и опять та же горячая волна окатила девушку с головы до ног. А он, навстречу её искрящемуся взгляду, улыбнулся широкой белозубой улыбкой. И вот снова солнце выглянуло из-за туч, и чудом прекратился этот холодный дождь, и унялась противная дрожь.

– Сильно зябко? – прошептал он, отводя в сторону губы, чтобы звук не доходил до немцев.

– Нет! А тебе? – прошептала Этя, но Хая тронула её за локоть и укоризненно тихо сказала, покачав головой:

– Доченька!

Было ясно, что мать права, но тёплый взгляд Мишки так приятно согревал, что Этя была не в силах от него оторваться.

Наконец офицеры, козырнув старшему, быстрым шагом направились по своим местам. Ворон, подойдя к ним поближе, тут же собрал полицейских в круг поодаль. Пошёл туда и Михаил, при этом незаметно из-за спины помахал рукой Эте. Она только улыбнулась одними глазами. Начался инструктаж теперь уже полицейских. Все опять напряглись, и оказалось, что не зря.

До колонны доносились обрывки коротких рубленых фраз Ворона:

– Профилактик… Отдельно… Жидоф-фки налево… Жидят-та направо…

Напряжение нарастало. Он продолжал что-то втолковывать полицаям, тыкал длинными пальцами в некоторых, махал руками – сущий чёрный ворон! На это полицейские крутили головами и молча, исподлобья переглядывались между собой.

На мгновение взгляды Миши и Эти встретились. В эту секунду его глаза показались ей огромными и испуганными, глубокими, как бездна. Было ясно – они кричали, словно хотели предупредить её о чём-то, что-то ей сказать. Но сразу на него зло закаркал Ворон, и Михаил тут же опустил глаза, отвернулся и мотнул головой, словно желая избавиться от наваждения.

Видимо, его кричащий жест перехватил эсесовец, но тогда вида не подал, а продолжил инструктаж. Вскоре круг полицейских распался, и Этя начала глазами искать Мишу и нашла его, но с удивлением вдруг поняла: за эти несколько минут с ним что-то произошло. Он не просто изменился – он стал совсем иным. Повернувшись, Миша шёл сейчас не к ней, а, словно пьяный, рассеянно брёл совершенно в другую сторону. Тут же, заметив это, его догнал Ворон, сильно дёрнул за ремень карабина, и издалека было слышно, как он прокричал в исступлении:

– Сфоё-ё мэст-то иди! Туда-туда! – и точно указал пальцем на Этю, остолбеневшую от неожиданности и предчувствий. Миша обречённо и покорно, не поднимая головы, отводя в сторону глаза, медленно повернулся и пошёл, куда требовал каратель.

В это время в разных частях колонны послышались истошные крики. И сразу всем стало ясно – кричат маленькие дети и страшно голосят женщины. Офицеры опять забегали вдоль колонны, громко командуя полицаями. И те по их приказанию быстро растворились в гуще колонны. Они зыркали глазами, высматривая детей, и пытались оторвать их от обезумевших матерей. Матери же, сжимавшие и заслонявшие своих кровиночек, были перепуганы насмерть. Полицаи с силой тянули крошек на себя, и матери, повинуясь вековому инстинкту, были не в состоянии причинить боль чадам. Они заворожённо разжимали объятия, отпускали цеплявшиеся за них руки, скользили по ним, но не могли, не хотели рвать дитя на части.