Василий Немирович-Данченко - Святые Горы

— Неужели у вас утреня так рано?

— В полночь, ровно! егда апостол Петр Христа отрекся. В четыре часа ранняя обедня. Колокол вас разбудит. В девять часов обедня поздняя, а в двенадцать — милости просим от нашей скудости отведать в трапезную. Мы всегда обедаем в полдень. Завтра полагается рыба — своя, свежая, из Донца. В пять часов — вечерня. У нас богослужение истое… Певчие хорошие. Из Петербурга один сановник приезжал, как «Свете тихий» запели — восплакал. Очень уже в нем дух вознесся от нашего пения. Клир сладкогласный — у нас даже певец есть, говорят, из театра.

— Это как?

— А по слабости своей и по наущению диаволю — ахтером был. Но ныне исправился — хороший монах стал. Находит на него — по горам светские канты воспевает, ну мы его смиряем тогда. Навоз посылаем возить, ибо не подобает иноку!..

— Молитвами святых, отец!.. — Послышалось у дверей.

— Помилуй нас, Боже! — ответил гостинник, и послушник внес самовар в комнату.

Мне не спалось. Лягушечий концерт и соловьиные песни донимали до измору. Я вышел во двор гостиницы. Здание ее образовало правильный четырехугольник в два этажа, один фасад его — общие комнаты для простых богомольцев, деревянный, на каменных столбах, остальные три — кирпичные, прекрасно выстроенные. К Донцу выходили отдельные номера, к задней стене примыкала столовая и чайная для крестьян. Двор был ярко освещен луною, от стен падала тень. Слышался храп оттуда, подхожу — масса богомольцев прямо на дворе расположилась вповалку. Котомки под головы. Должно быть, в общих комнатах душно стало… Издали — точно груды тряпья навалены; только подойдя, замечаешь, что из-под этих груд выбиваются руки и лица с широко открытыми ртами. Дышат вовсю здоровенные груди. Псы тут же свернулись калачиками и повизгивают во сне. Большинство этих богомольцев с Дону пришло пешком. У иных посещение обители обратилось в страсть. Как весною потянет, так и снимаются с места. Идут сырыми понизями, иной раз по колена в воде разливов. Не дождутся даже, когда спадут они. Случается, что у такой партии богомольцев гроша за душой нет, но в селах по пути их кормят и поят. Этнографу я посоветовал бы провести лето в обители, здесь он может изучить все типы южнорусского крестьянства. Каждый уголок Украины и Новороссии посылает сюда своих представителей. Тут и обожженные солнцем греки из Крыма, и колонисты-болгары, разжиревшие на льготных русских угодьях, и медлительные хохлы, и станичники, и русские кацапы, гнездами засевшие по Украине. Случаются даже и цыгане, хотя трудно сказать, что гонит их сюда, в пеструю массу обычных посетителей монастыря. Богомольцев кормит обитель за свой счет. Им полагается — кулеш, щи и каша ячная, которые готовят на особой кухне монахи. Щи, разумеется, без мяса, а каша без масла, изредка только конопляным мажут. «Для блеска», как выразился один монах-юморист. Едят раз в день на иноческий кошт, в остальное время — хочешь бери втридорога или в лавках монастыря, или в арендуемых у обители магазинах. Во дворе — целые ряды торговок сидят с разными немудреными яствами; у них богомольцы скупают все. Торговки эти монастырю платят не деньгами, а служат, чем Бог послал.

Самая трапезная для богомольцев отдельно от монастырской. Длинная, громадная столовая содержится весьма нечисто. «Божий зверь», как говорят иноки, то есть таракан, чувствует себя здесь полным хозяином. На кухне в трех котлах помещается 120 ведер щей, часто и этого впрочем не хватает. Котлы эти привели бы в неистовый восторг Петра Петровича Петуха; их работали по специальному заказу; в одном, самом большом, варится 70 ведер, в двух других — по 25.

— Кладязи Авраамовы! — заметил монах, показывая мне кухню.

— Почему же Авраамовы?

— Да люди тогда, сказывают, больше были и исторические доказательства есть на то; каков, например, должен быть осел, если одною челюстью оного Самсон перебил столько народу?

Квасная для богомольцев отдельно. Бочки — целые дома. В столовой буфет каменный, за ним старик-монах, подслеповатый ворчун.

Кроме этой столовой, монастырь выстроил для богомольцев чайную. Такая же громадная казарма, поддерживаемая двумя рядами столбов. Обитель дает от себя только посуду и кипяток, за буфетом опять монах.

— Мы тут мирволим рабам Божьим.

— Как же это?

— Чиновницы, которые есть, сажаем отдельно — по сословиям: кесареви кесарево воздаем. Вон за тот стол чиновниц, за этот которые попроще, а в самом углу, уж если настоящие господа пожелают.

Чайная рассчитана на 350 человек, кипяток готовится в двух кубах на 40 и на 50 ведер.

И это все обитель создала в тридцать лет существования, ничем на торгуя и ничего не производя. Придешь невольно к убеждению, что на Руси у нас устройство монастырей самое выгодное промышленное предприятие.

В Соловках положение богомольца гораздо лучше. Ему идет и уха, и рыбы вволю, и хлеб белый! Там они наедаются до отвала. Святогорье — экономит и дает в обрез, хотя зачастую богомолец, несмотря на свои рваные лохмотья и истощавший вид, жертвует в пользу обители по нескольку сот рублей.

— Вон он, оборванец какой, — показывал нам служитель гостиницы одного богомольца, к которому подойти нельзя было. Свинья свиньей! А вчера пришел и на обитель восемьсот рублей пожертвовал. Вот и поймите его, каков он. Иные из них, побогаче, нарочно нищими одеваются, по обету… Идет — подаяние собирает, тем и кормится; а в лохмотьях-то у него сотни зашиты… Тут, в одной обители, какое дело было! Станичник, казак, пришел и тысячу рублей пожертвовал. Свои-то знали его, диву дались, откуда у него благодать такая. Ну он только молчит, ни слова. Потом уже оказалось. Это он, казачишка-то, полагая Господу Богу угодное сделать, ограбил по дороге госпожу одну и деньги эти целиком в обитель, ни единой копейки на себя не истратил. Вот у них какое понятие. Усердия много, но и невежество притом самое неистовое. Необузданность в них эта самая торжествует.

— Что ж потом с этим казаком было? — заинтересовались мы.

— Бог, ради обители, все же его вызволил из беды. Госпожа его простила и деньги в обители оставила.

Усердие богомольцев вне всяких сравнений. Хохлушки, например, ночью выходят из келий женского отделения во двор и тут целые часы простаивают, коленопреклоненные на громадных булыжниках, и молятся. Несколько попалось и мне.

— Поверите ли, они это и в дождь — все равно! Больше, которые бесплодны. По вере и исцеление бывает. Иная три ночи в грязи так-то выстоит, ну а вернется в дом мужний и зачнет во чреве своем. Девушки тоже, кои замуж хотят… Наша обитель многим помогает; место тут старое, намоленое. На каждом камне слеза лилась!.. Истинный дом Божий!