Василий Немирович-Данченко - Святые Горы

— Мы, как бы вы полагали, двести человек наемных рабочих держим, по пятнадцати рублей каждому в месяц идет. Вот он какой хозяин — монастырек-то наш. Харч им тоже отпущаем хороший!

— Вон в Соловках добровольные рабочие по году живут.

— То в Соловках… У нас мужик не такой. На месяц, на два еще приходят — и то под весну в голодную пору… А так, чтобы круглый год, не бывает. Иной раз случается тоже, не по усердию, а по эпитемии. Наложут на него эпитемию три месяца на обитель потрудиться, ну он точно. В поте лица своего… Да мы и без этого, слава Богу! Одна наша мельница тыщь пятнадцать доходу дает, а то бывают годы, что и больше. Мы торгуем хорошо… Вы как полагаете, у нас между монашествующими и профессора, и полковники… Даже один генерал, настоящий, военный генерал есть! У нас шибко…

Когда я возвращался назад, на пароме была давка. Толпа богомольцев стеснилась. Маленькие юркие странники в скуфейках, совсем не северного типа… Те неповоротливые, грузные, кудлатые, брюхо на вынос, сапоги — человек в них поместится! Эти ловкие, вороватые, обожженные на солнце. В толпе им не то что жутко, а опасливо. Оглядываются на каждого крестьянина. Потираются, точно им холодно.

Монах-перевозчик по-своему понял их.

— Чего мятетесь? Ежели насчет паспортов, — так у нас слободно. У нас обитель, — не полиция… мы не спрашиваем, кто еси и откуда… А всех обремененных приемлем.

Многим действительно полегчало. Не так опасливо озирались они в толпе после успокоительного слова перевозчика.

Пристали к берегу. Монах опять у выхода с парома.

— Рабы Божьи… по усердию, на пользу святыя обители… Бог наказует, если кто не подает… По силам, рабы Божии, по силам, кто сколько! Ей, вы там, — оглянулся он на юрких странников, проскользнувших у него за спиной: — воровская порода, почему не дали? Давайте, давайте, по усердию, на пользу святыя обители. Что же, рабы, скорее… Мы же молимся за вас, православных христиан [2] Считаю необходимым оговориться. В Святых горах это был единственный случай вымогательства. Тут иноки лично действительно равнодушны к даянию благу. Сыты. .

И пятаки, и трешники, и копейки сыпались в горсть монаху, зорко заглядывавшему в мошны мужикам и бабам.

— Что мало дала!.. Ишь, у тебя монисто какое! Давай больше, раба, больше давай! Тебе на том свете зачтется. У нас, братия, не пропадет! Каждый грош за ваши души. Бог видит все! Ну, рабы, по силе возможности… Ишь, уходят… по усердию! Тут какой случай был, некий скупец пожалел подать на перевоз — и ввержен был Господом в воду. Так и не спасли. На виду всех, рабы!

Медь еще шибче посыпалась в раскрытую горсть.

— Вот благодарю! — отозвался он на чей-то двугривенный. Господи, спаси и благослови!

— Наше дело трудное, — живописал потом отец Трофим-перевозчик, показывая мне ободранные руки. — Вот оно как! Этот паром обитель едва оттягала. Перевоз-то с торгов шел; ну, у обители один мирянин и отбил, — дороже дал. Становой, слава Богу, помог, спаси его душу; запретил перевозить на том месте, и мирянин поневоле обители передал, и большие за жестоковыйность свою убытки понес. Чрево-то теперь не распускает, похудал даже, с лица спал. А мы ничего, торгуем хорошо.

На противоположный берег опять привалила партия богомольцев. Земные поклоны отбивают, прямо лбом в песок.

— Сейчас, сейчас, рабы Божии! — кричит им отсюда отец Трофим, отваливая… И опять скрипит канат, и опять обрывает себе руки перевозчик.

Не успел я попрощаться с отцом Трофимом, как навстречу нам — красивый, рослый монах, ряса шелковая. Вокруг дамы, потертые, изношенные, в черных платьях, губы сжаты великопостно. Глаза завидущие, щеки подбелены, волоса жиденькие, колечками на лоб. Так и пахнуло на меня от них камфарой, оподельдоком, креозотом и ладаном. У них всегда подобный запах. Полжизни они сплетничают — остальную молятся и плачут. И все по обителям. Живут месяц, другой — свивают часто гнезда около монастырей. К инокам притекают с верой и бывают ими утешены.

— Эта касть и у нас развелась! — кивнул на них худой, сморщенный монах, с которым я заговорил по пути.

— А что?

— Ходят, шельмы, по всем дворам. В келиях от них не убережешься…

— Чего им надо?

— Совместных молитв просят. Все они богом обижены. Ишь, мордастые какие! Ну, думают, монаху дама-то на диво и притекают. Я одну такую из своей кельи за руку на двор вывел, там поставил ее перед собором и в затылок ткнул, чтобы покаялась, а потом плюнул ей на хвост и отошел прочь — в мире… От них не убережешься! В лес пойдешь — она уж тут как тут: перед глазами подолом вертит и льстивыми словесы тебя улещает. Уязвляют страстью, уловляют кротостью. Камо иду? Бывают и такие монахи, как этот, что соблазняются. И сколько их, этих дамов, к нам ездит!.. Ну только шельм Господь тоже, надо полагать, не пожалеет. Блудницы вавилонские! Гнилозубые!

— Покаются в свое время.

— Они и каются-то как! Ишь, волоса в колечки. Будут мучимы день и ночь и дым мучений их восходить будет до небес. Подрумянят щеки да и каются…

— Эк вы злы на них.

— Да уж очень доняли. Комар летом не так томит.

Монастырская проституция не ограничивается одними этими гнилозубыми богомолицами. При монастыре живут прачки — баб шестьдесят, и молодых, и старых. Они моют полы в келиях, окна, стирают белье инокам, трапезную в чистоте содержат и сверх того, как говорят в Славянске, имеют занятие приватное — моют в банях головы монахам. Выдаю, за что сам получил. Они же помогают и в женской больнице, устроенной для богомолок при обители. Тут за недугующими и страждущими ухаживают старушки «вроде как бы монашки», пояснил мне инок. Больницу эту я осматривал. Она открыта на пятнадцать кроватей. Воздух прекрасный, содержание безукоризненно. Все издержки принимаются на счет монастыря.

— Умирающие тут за редкость, — пояснил мне тот же монах. — Случается, привезут — на ладан дышит, но оправляется. Потому у нас воздух целебный. На этом воздухе Лазарь смердящий и тот бы воскрес. Иная встанет и пешком до Киева еще сходит. Мы и фельдшера для больных держим. Сначала ему деньги платили, а потом убедили иноческий сан приять. Теперь он монах; и ему лестно, и монастырь выгадал. Все на пятьсот рублей в год расходу меньше. Доктора нанимаем светского из Славянска. То ли бы дело, коли бы и тот постригся. Совсем бы тогда наша больница на ноги встала. У нас в обители хорошо; даже зимой и то не скучно. Вы как думаете, мы и училище содержим. Верстах в семи от монастыря. Мальчиков на пятьдесят.

Учить детей посылают стариков-монахов. В самой обители мальчиков и слишком молодых послушников не держат вовсе, по весьма понятным причинам. На юге могли бы развиться совсем неподходящие к достоинству обители отношения. Окрестному же населению вообще монастырь старается быть полезным. И влияние его все растет и растет. Так, например, случился около пожар: обитель не только послала свои инструменты, но погоревшим выдала пособие от десяти до пятидесяти рублей. Разумеется, все такие расходы возвращаются почти сторицею. Монахи слишком хорошие хозяева, чтобы бросать свои деньги даром. Они копейкой не рискнут, если не надеются вернуть рубль… Как Соловки на севере, так и Святые горы здесь — типы кулачествующей общины. От кулака-хозяина одно отличие: тот на себя старается, а эти на обитель усердствуют.