Марина Раку - Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи

В «Стихах Юрия Живаго» мотив недеяния, начавшись любовной клятвой «Мы брать преград не обещали, / Мы будем гибнуть откровенно» (№ 12, «Осень»), обретает религиозное измерение в финальном стихотворении, когда Христос обращается к Петру: «Вложи свой меч на место, человек», «Сейчас должно написанное сбыться, / Пускай же сбудется оно. Аминь» (№ 25, «Гефсиманский сад»).

«Фауст», без сомнения, может быть назван важнейшим интертекстом «Кольца нибелунгов», шекспировский театр был, по признанию композитора, прародителем его собственного. В свою очередь на шекспировскую трагедию указывает уже название первого стихотворения тетради Живаго, и от образа Гамлета, стоящего перед коллизией деяния/недеяния, поэтический цикл восходит к образу Христа и совершенного им выбора. Перевод «Гамлета», как известно, предшествовал началу работы над романом, а «Фауста» – сопровождал ее.

Парсифаль впервые появляется как охотник с добычей в руках, за что его жестко отчитывает один из главных рыцарей Грааля. Зло же он побеждает не силой и мечом, а жалостью и милосердием. Замечу, что сам Вагнер к этому времени являлся уже убежденным проповедником вегетарианства.

«Существует ряд догадок и версий, согласно которым Первая баллада g-moll ор. 23 (1831 – 1835) связывается с сюжетом “Конрада Валленрода” Мицкевича, Вторая F-Dur – a-moll op. 38 (1836 – 1839) – с его же то ли “Свитезянкой”, то ли “Свитезем”, Третья As-Dur op. 47 (1840 – 1841) – со “Свитезянкой” Мицкевича, то ли с “Лорелеей” Гейне. Уже эта путаница говорит о том, насколько свободна музыка шопеновских баллад от определенных литературно-сюжетных ассоциаций» (Конен В. История зарубежной музыки. Вып. 3. М., 1976. С. 501). Источником подобных толкований служат как свидетельства современников о неосторожно брошенных композитором комментариях к своим сочинениям, так и стремление интерпретаторов вербально «означить» его творчество.

Зыбушино самим своим наименованием (этимологически производным, по-видимому, от «зыбь») отсылает к раннему пастернаковскому «блату» стихотворения «Мельхиор» 1914 г. как наименованию главной части острова, образованного разветвлением Москвы-реки и входящего в китежскую топографию его раннего творчества. А станция Бирючи, от которой идут дороги к Мелюзеево и Зыбушино, фольклорным происхождением своего названия, опосредованным через «Снегурочку» (пьесу Островского и оперу Римского-Корсакова, где «бирючи» являются действующими лицами), косвенно отсылает к «китежскому топосу».

Мадемуазель Флери и Живаго – одиноким обитателям покинутого лазарета – кажется, что кто-то требовательно стучит в дверь. Когда они понимают, что стучал оторвавшийся ставень, с сожалением расходятся, поскольку оба ожидали появления Лары: «Оба они были так уверены в этом, что когда они заперли дверь, след этой уверенности остался за углом дома на улице, в виде водяного знака этой женщины или ее образа, который продолжал им мерещиться за поворотом». Благодарю О. Двоскину за указание на связь этого эпизода со стихотворением Пастернака «Венеция» (1913, 1928), тоже созвучному «китежскому топосу».

Интересно, что написанию оперы о Китеже предшествовало в биографии Н.А. Римского-Корсакова сочинение в 1897 г. кантаты «Свитезянка».

Впервые баллада «Затонувший город Ис» была опубликована в сборнике бретонских песен (Lа Villemarqué Hersart, de. Les bardes bretons. Poèmes du VI siècles. Traduction pour français. Avec le texte en regard revue sur les manuscrits et accompagnes d’un facsimilé. Par Hersart de la Villemarqué. Nouvelle édition. Paris, Didier, 1860). Она легла в основу либретто оперы Э. Лало «Король города Ис» (1888), причисляемой к заметным явлениям французского вагнеризма. Десятая пьеса первой тетради цикла «Прелюдии» для фортепиано Клода Дебюсси (1905) имеет подзаголовок «Затонувший собор» и построена как вариация на тему колокольного звона.

«Китежский сюжет» трансформирован А. Ахматовой в сторону притчи о Лотовой жене в стихотворении «Уложила сыночка кудрявого» (1940). Имя «китежанки» уже в эти годы приросло к поэтическому портрету Ахматовой (см.: Азадовский К.М. «Меня назвал “китежанкой”». Анна Ахматова и Николай Клюев // Литературное обозрение. 1989. № 5. С. 66 – 70; Служевская Ирина. Китежанка. Поэзия Ахматовой: тридцатые годы. М., 2008). Поэма «Путем всея земли», начатая А. Ахматовой в 1940-х гг., имела параллельное название «Китежанка». Но и образ Лотовой жены связывается с Ахматовой («Лотова жена», 1924), с чем пытался спорить Пастернак: «Таким я вижу облик ваш и взгляд, / Он мне внушен не тем столбом из соли, / Которым вы пять лет тому назад / Испуг оглядки к рифме прикололи» («Анне Ахматовой», 1929).

Подробнее см.: Раку Марина. «Русский Вагнер» на страницах «Доктора Живаго» [Эл. ресурс].

Дурылин Сергей. В своем углу. М., 2006. С. 577. Запись можно точно датировать 21 марта (по старому стилю) 1928 г.

Именно в это время, когда Дурылин отбывал ссылку в Томске (1927 – 1930), они состояли с Пастернаком в переписке.

Уже в старообрядческой традиции, где сказание о Китеже особенно укоренилось, «Китежу придавался характер убежища последователей старой веры» (Чернецов А.В. Китеж // Мифологический словарь / Под ред. Е.М. Мелетинского. М., 1991. С. 291).

В своих дневниковых записях, получивших эти заглавия, он развивал мысль о суетности любых общественных деяний и любого социального признания: « – Хотите бессмертие? – Нет. Не хочу. – Хотите вечность? – Нет, не хочу. – Хотите вечного блаженства? – Простите, не хочу. – Хотите истины? – Ни капельки не хочу. Позвольте пройти. – Куда вы? – Вот к этому человеку на стуле, у окна. У его стула, рука в руку с ним, я просижу всю мою жизнь. А когда я умру, он меня похоронит. И больше я решительно ничего не хочу» (цит. по: Дурылин Сергей. «Брожу по взгорьям в дни глухонемые…» Пропущенные «углы» / Публ. МДМД. Подгот. текста, предисл. и примеч. Анны Резниченко // Новый мир. 2008. № 12. С. 156).

С начала с 1930-х гг. он был заведующим музеем Малого театра, заведующим кафедрой истории русского театра ГИТИСа, старшим научным сотрудником Института истории искусств, получил докторскую степень без защиты (по совокупности работ), публиковал громадное количество статей и книг, участвовал в редколлегиях академических изданий и т.д.

В архиве мемориального дома-музея Дурылина в Болшеве (МДМД) сохранилась записка Пастернака с просьбой объяснить путь к дому от санатория, в котором он лечился в феврале 1953 г. (Благодарю за эти сведения А. Резниченко.) Замечу, что это время активной работы над романом, о чем он сообщает в письме В.Ф. Асмусу: «Мне лучше. Я стал работать, засел за окончание Живаго» (цит. по: Борисов В.М. Река, распахнутая настежь. С. 428).